Янко Есенский - Демократы

Дочь Желмира вопреки его запрету, а может, и назло, стала секретаршей «Общества симпатизирующих красной Испании», которое было связано и с «Союзом самообожествляющихся писателей» (по выражению тетки Корнелии), а этот союз, в свою очередь, вел переписку с «Обществом друзей Китая». Желмира поступила так не по убеждению, конечно; скорей всего, чтобы иметь благовидный предлог уходить из дому, где постоянные ссоры становились невыносимыми. К тому же другие общества были уже обеспечены руководящими деятелями, а эти были новые и нуждались в активных членах. А может, потому, что девушка боролась против старого воспитания. Не слушалась ни отца, ни мать.

А что это за диктатор, которому не подчиняется даже собственная жена? Что ж это за диктаторша, которую не признает даже собственный муж? Само собой, таких диктаторов дочь не станет слушаться. Это логично.

Дядюшка защищался и отважно вел наступательные операции на обоих фронтах. И как при всякой войне, — на фронте стреляют, а в тылу процветает любовь, — так и здесь. Твой неведомый отец начал ухаживать за Желмирой Петровичевой. Вился вокруг нее, увивался, опутывал ее своей любовью, как фасоль опутывает шест.

Однажды вечером под соответствующим сиропом чете Петровичей был преподнесен усатый фрукт… К чему рассказывать дальше? У Гвездослава одно яблоко примирило две враждовавших семьи {141} 141 У Гвездослава одно яблоко примирило две враждовавших семьи… — В поэме Гвездослава «Эжо Влколинский» мать героя, дворянина Эжо, примиряется с женитьбой сына на крестьянке после того, как она встретилась со своим внуком и дала ему яблоко. , а в этом случае бородатый фрукт, если хочешь, усатый боб, сдружил семью, клокочущую восьмидесятиградусной злобой.

Домашняя война была ликвидирована.

Пришел конец и войне политической, скрепленной миром в личном кабинете дядюшки. «Фрукт» предложил Петровичу подписать бумажку; в ней значилось, что пан депутат нисколько не стремится предстать перед судом, где ему официально заявят, будто народ избрал своим представителем в парламент «низкого, бесчестного» человека, ибо он подчиняется во всем дисциплине партии — и да поможет ему бог!

Пан депутат подписался под бумажкой. Этим была сохранена сила другой бумажки — так называемого депутатского мандата. Теперь Петрович мог иметь виды и на портфель министра.

Не следует увлекаться и пересаливать. Кухарки бывают разные: одни недосаливают, другие пересаливают, а вот политик никак не смеет перебарщивать, иначе ему откажут от места и посоветуют предложить свои «услуги» в домашнем хозяйстве другой политической партии… Я даже сказал бы, что состоять членом партии — значит отказаться от свободы, убеждений, превратиться в раба, исполнителя воли своего господина — партии…

Как сказал доктор Рубар: «Быть депутатом — это не почет, а рабская каторга. Депутат — не генерал, а скорее цирковая лошадка, которая не смеет выбежать за барьер, а может только красиво гарцевать по арене, не то — горе ей! Щелкает хлыст, кричит публика. Не смеешь ни барьер перепрыгнуть, ни задом подбросить, ни удила закусить. Попробуй только! Сразу попадешь в ненадежные, и тебя уведут с манежа. Кому какое дело, что за тебя подали голоса сто тысяч избирателей, твой мандат отберет один президент и двенадцать присяжных».

Я желаю дядюшке удачи. Говорю тебе: он — хлебный мякиш, его разжует и беззубый. Розвалиду он выиграл два процесса, помог ему попасть в финансовую комиссию. Воскресил его, словно врач-кудесник. И мне он помогал, советовал. Еще чуть-чуть, и я оказался бы в парламенте. Мне там было бы легче других, я же чиновник — и без того дрессированная лошадка, на меня могли бы положиться… Это дядюшка так ответил, когда Рубар про цирк сочинил. Микеска мне передал… А тебя, Аничка, я поздравляю.

— С чем? — спросила она тихо и испуганно отстранилась от его плеча.

— С будущей мачехой.

— Какой мачехой?

— Ну, Желкой. Она станет твоей мачехой, если выйдет за пана отца.

— Боже мой!

— Об одном тебя прошу: никогда ничего не проси у них.

…Когда-то он уже произносил эти слова — нищий четырнадцатилетний мальчишка говорил матери: «Ничего у них не проси, я не хочу».

— В том, чтобы не просить, — двойная прелесть, — объяснил Ландик, — сознание бедняцкой мести и в то же время — бедняцкого счастья: не просить и иметь кого-то рядом, кому можешь сказать об этом, поделиться… Если можно это сделать, ты, собственно, и не бедняк… Аничка, мы с тобой не бедняки…

Перевод И. Ивановой.

Янко Есенский (1874—1945), словацкий писатель, Народный художник Чехословакии, родился в семье с давними культурно-патриотическими традициями. Отец писателя, участник революционных событий 1848 г., много сделал для Словакии как общественно-культурный деятель. Сам Янко Есенский, юрист по образованию, любивший и знавший литературу (в том числе русскую, которую читал в подлиннике), не скрывал своих национальных убеждений и приверженности всему славянскому. Это, естественно, вызывало неудовольствие местных австро-венгерских властей в Бановцах, где жил Я. Есенский и вел адвокатскую практику. Призванный в начале первой мировой войны в австро-венгерскую армию, он тут же был арестован как «неблагонадежный элемент» и в наручниках, «для устрашения словаков», препровожден через Тренчин в братиславскую тюрьму, откуда родственникам с трудом удалось вызволить его. Его отправляют в тридцать первый гонведский полк, а затем, в июне 1915 г. — на русский фронт. В июле, во время одной из атак, он перешел на сторону русских.

«…Я бросил винтовку. Русский… улыбнулся и показал мне на окоп, чтобы я там спрятался. Меня окружили со всех сторон солдаты, дали хлеба и сала, а я достал свои сигареты и шоколад… и раздал…» [40] Jesenský J. Sobrané spisy, sv. 14. Lipt. Sv. Mikuláš, 1946, s. 31—32.

Так писал он после в своих дневниках «Дорогой к свободе. 1914—1918», изданных в 1933 г. Начались мытарства по лагерям военнопленных. В это время в России формировались воинские части из чехов и словаков для войны против Австро-Венгрии. Есенский оказался на свободе, он начинает сотрудничать в печатных органах, издаваемых в России чехословацким руководством этих воинских частей — в «Чехословане» (прежде — журнале живших в России чехов и словаков), в Киеве, затем, в 1917 г., в Петрограде, — в «Словенских гласах». В начале ноября 1917 г. (по новому стилю) он уехал из города и не был свидетелем революционных событий в Петрограде. Но с 1914 г. ему пришлось побывать во многих городах России — в Харькове, Тамбове, Воронеже, Екатеринбурге, в Сибири, и он видел, что «царская Россия развалилась». Словацкий интеллигент, горячо любивший литературу, культуру России, он и сейчас жадно читает Горького, Брюсова, Андреева, Мережковского, гуманизм которых всегда ценил. Однако он не нашел здесь «своей» России, не понял и целей и значения Октябрьской революции. Он увидел прежде всего ее кровавую, жестокую сторону и не смог до конца разобраться ни в событиях, ни в силах, ни в партиях, участвовавших в них. Тем не менее он всегда был честным патриотом и честным человеком, — таким остался и до конца своих дней. И когда чехословацкое командование, настроенное воевать с Советской Россией, поддержало Колчака, Есенский как член Чехословацкого национального совета в России выступил против «генералов», назвав их «колчаковской диктатурой в чехословацком издании», чем, естественно, навлек на себя их гнев. Истинные, корыстные цели руководства чехословацких частей стали ясны Есенскому еще раньше, и он написал яркое сатирическое стихотворение «Генералам» (1917):