Кан Кикути - Портрет дамы с жемчугами

Через некоторое время Рурико вдруг выпрямилась. «Надо взять себя в руки!» – подумала она и, собрав последние силы, снова заколотила руками в дверь, после чего налегла на нее всем телом. Свершилось чудо. Дверь тихо отворилась, и Рурико чуть не упала. Но ее вовремя подхватили сильные руки отца.

– Отец! – одними губами беззвучно произнесла девушка и, теряя сознание, упала барону на грудь.

Придя в себя, Рурико увидела, что лицо отца мокро от слез, а на письменном столе лежит стопка писем, которые, как показалось Рурико, носили характер завещания.

– Пожалей отца, Рури-сан. Я не смог лишить себя жизни, струсил, когда услыхал, что ты вечно будешь меня упрекать!

– Ах, отец, что вы говорите! Как могли вы подумать о смерти!

– Прошу тебя, ни о чем меня не спрашивай. Мне стыдно смотреть тебе в глаза! Этот негодяй без всякого труда заманил меня в ловушку. Я презираю себя!

Терзания отца невозможно было описать. Он буквально не находил себе места, руки его, сжатые в кулаки, дрожали.

– Вы говорите о Сёде? Какую же еще подлость он совершил? – воскликнула Рурико.

– Сёду я насквозь вижу. Но кто мог подумать, что и Киносита, мой ученик, предаст меня, – дрогнувшим голосом сказал отец.

– Неужели и Киносита?! – Рурико ушам своим не верила.

– Деньги коверкают душу. Перед ними не устоял, даже тот, кому я неизменно покровительствовал десять с лишним лет. Ради денег он отдал на поругание врагу своего благодетеля. Какая низость! Мое сердце обливается кровью!

– Скажите, отец, что же сделал Киносита? – зардевшись от гнева, нетерпеливо спросила Рурико.

– Помнишь картину, которую принес нам этот субъект? Она оказалась ловушкой, поставленной мне Сёдой, и я так глупо в нее попался. Киносита сказал, что картина принадлежит его другу. Как ты думаешь, кто оказался этим другом? Сёда! И Киносита до того обнаглел, что осмелился явиться ко мне в дом с этой картиной!

– Для чего это им понадобилось? – недоумевала Рурико. – И потом, в тот же вечер вы отвезли картину обратно!

При этих словах отец покраснел и в изнеможении опустился в кресло.

– Рури-сан! Прости меня! Подло заманивать человека в ловушку, но еще подлее попадаться в нее.

Отец опустил глаза, стыдясь смотреть на дочь. Воцарилось напряженное молчание. Первым заговорил отец.

– Рури-сан! – сказал он, не поднимая глаз. – Я все тебе расскажу! По легкомыслию я совершил непростительный поступок, и теперь уже ничего не исправишь. Просто язык не поворачивается говорить тебе о том, каким подлецом оказался Киносита. Так вот, попутал меня черт с этой картиной. Поскольку Киносита оставил ее у меня на продолжительное время, я подумал, что картину можно заложить за тридцать – тридцать пять тысяч иен и избежать таким образом ожидавшего нас позора. Так оно в действительности и оказалось. Этот негодяй Сёда перевернул мне душу, подкупил моего ученика и с его помощью заманил меня в ловушку. Но теперь ты видишь, что твой отец не намного лучше Сёды. Я сам втоптал свое честное имя в грязь!

И отец в отчаянии заметался в кресле. Рурико вся горела от возмущения.

– И… и… чем же все это кончилось? – дрожа всем телом, спросила она.

– Сёда возбудил против меня дело за присвоение чужой вещи, – ответил отец с нескрываемым отвращением. Его бледное лицо подергивалось.

– Разве это преступление? – чуть не плача, спросила Рурико.

– Преступление, – ответил отец. – Закон на стороне Сёды, и дальнейшая борьба бессмысленна. Строжайше запрещено продавать или закладывать отданные на хранение вещи.

– Но ведь так часто делают!

– Часто. Согласен. Именно на это и рассчитывал Сёда. Он сделал все, чтобы я споткнулся, и терпеливо ждал, когда я упаду, чтобы тотчас на меня наброситься.

– Чудовище! Настоящее чудовище! – крикнула Рурико. – До каких же пор он будет нас преследовать?! Это

невыносимо!

– Да, Рурико, твое возмущение справедливо. Будь я помоложе, не оставил бы этого так…

– Ах, отец! Отчего я родилась слабой девушкой, отчего не мужчиной!

Тут из глаз Рурико хлынули слезы, и она уронила

голову на стол.

Где-то часы пробили час. Шум на улицах столицы стих, смолкли рыдания Рурико, и глубокая ночная тишина стала ощущаться еще явственнее.

– Как же решится возбужденное против нас дело? Вряд ли его станут рассматривать в суде, – подняв заплаканное лицо, с надеждой и тревогой спросила Рурико.

– В связи с этим префект и пригласил меня к себе. Он сказал, что дело пустяковое, но, если его раздуть, мне грозит политическая смерть. Как ни упрашивал префект Сёду взять свою жалобу обратно, тот упрямо стоял на своем, требуя, чтобы я лично явился к нему и принес извинения. «По-видимому, Сёда питает к вам вражду, – сказал префект. – Может, вам и в самом деле пойти к нему? Тогда все останется в тайне. Разумеется, неприятно извиняться перед таким человеком, но ведь на карту поставлены и честь ваша, и общественное положение! Если Сёда возьмет свою жалобу обратно, дело не будет возбуждено, поскольку проступок ваш в общем-то незначителен». Вот что сказал мне префект. Но подумай, Рурико, идти с извинениями к негодяю, которому я счел бы для себя унизительным даже поклониться! Лучше умереть! Итак, против меня возбудят дело, и поступок мой будет квалифицирован как порочащий честь. Меня лишат титула, изгонят из общества, все будут тыкать в меня пальцами и говорить: «Взгляните-ка на него, на этого Карасаву, пресловутого члена Верхней палаты. Оказывается, и он не без грешков!» Все станут надо мной издеваться. Нет, смерть в тысячу раз лучше такого позора! Теперь ты поняла, Рурико, почему я хотел лишить себя жизни?

Рурико, словно каменная, слушала горькую исповедь отца, вспыхнувшая было пламенем кровь похолодела.

– Только смерть может спасти меня от бесчестья. Я хотел кровью искупить свою ошибку. Мне страшно было оставлять тебя одну, но позор быть обвиненным в воровстве еще страшнее, и в тот момент ни о чем другом я не мог думать. Но вдруг раздался твой крик, и моя рука, державшая шпагу, оцепенела. «Жалкий трус!» – него до-нал я на себя. Тогда, пожалуй, я впервые понял, что отцовская любовь сильнее долга чести, сильнее славы на политическом поприще. И я решил жить ради тебя. Пусть имя мое покроют позором, пусть меня лишат общественного положения, лишь бы ты была со мной! Жить ради детей куда достойнее, чем жить ради карьеры и честолюбивых целей. Я глубоко раскаиваюсь в том, что выгнал Коити из дому, в том, что чуть было не пожертвовал детьми ради торжества идеи, завещанной мне отцом. Рурико! Отныне я буду жить ради тебя, пусть даже меня ждет вечный позор, только бы ты всегда была рядом. Сердце барона было переполнено любовью к детям. И эта любовь должна была спасти его и дать ему силы для новой жизни.