Наталия Осс - Антиглянец

Я жевала свои роллы и прокручивала в голове последнюю безобразную сцену. Фильм «Глянец» нагло вылезал за рамки прописанного сценария. Вернее, происходящее со мной не лезло ни в какие сюжетные рамки.

После перерыва подошла к Кончаловскому:

– Андрей Сергеевич, у нас замена. Девушке, которая должна была сниматься, пришлось срочно уехать. Извините, что так вышло.

– Так давайте другую!

Девицы тут же сбежались на зов.

– Ты! – Кончаловский указал на Лизу. Василенко была старше всех.

В сценарии значилось: « Вокруг редакционного стола несколько замученных женщин и одна молоденькая, копия Алины, НАСТЯ с ангельским личиком – все члены редколлегии ». Получается, я тоже замученная? Старая и страшная, как лучшие пациентки Ольховского? Может быть, мне правда к нему пойти?

А Настя – с ангельским личиком. Даже в кино у этих Насть все в порядке. Дочку главной редакторши Настю играла Ольга Арнтгольц. Я села к гримеру после нее, в кресло, нагретое юной актерской задницей. Не такой толстой, как у меня.

Хорошо, наверное, быть актрисой. Приятно, когда тебя касаются пуховками, выверяют картинку на твоем лице. Потом прикрепляют микрофон, режиссер берет за ручку и выводит в центр кадра… Я почувствовала терапевтический эффект кино – история с Красновой уходила на второй план. А я сейчас выйду на первый.

Не каждая актриса может похвастаться, что дебютировала у Кончаловского! И уж тем более не каждый главный редактор глянца!

– Артистки, на площадку! На площадку! – крикнула помощник режиссера Татьяна.

«Артистки, на площадку!» – звучит лучше, чем editor-in-chief. А что, если после «Глянца» меня заметят и снимут еще в каком-нибудь фильме?

Это было восхитительно! И легко!

Волновалась я только на первом дубле. И даже забыла слова. Стало стыдно, что из-за меня столько людей напрягались зря.

– Ничего страшного. Все сначала. Мотор! – скомандовал режиссер.

Это легко! Правда, очень легко. Говорить слова, поворачиваться, отмечать про себя, как я сейчас изящно крутанулась на каблуках, не смотреть в камеру, в камеру не смотреть! Хорошо, что платье черное, и хорошо, что я вовремя купила эти туфли.

И Розанова помогает, подыгрывает, ведет меня, как партнер в танце, и все получается.

Снято со второго дубля. Третий, четвертый – снимаем на всякий случай.

Я подаю полосы Алине—Розановой, преданно заглядываю в глаза. Мои Роговые Очки – что-то вроде заместителя или ответсека. Типичная сучка-подхалимка, яркий представитель коренного населения глянцевых редакций. Мне есть с кого срисовывать роль. По Станиславскому. По Островской.

Странно, как только я влезаю в шкуру Лии, ее угрожающая фигура становится карикатурной, как порнокомиксы манга. А кто будет всерьез дрочить на девушку из мультфильма? Так почему я до сих пор боюсь поставить ее на место?

Кульминация сцены – конфликт между главным редактором и ее дочерью, битва стареющей стервы с ее молодым щенком. Как меня назвала сегодня Краснова – сукой? Хорошо, я буду.

Я поняла, актерская профессия – самая развратная. Школа тщеславия. Во время съемки я думала только об одном – о себе. Только бы я получилась красиво! Дергала гримершу: поправьте макияж!

А еще я представляла, как все придут в кино и будут смотреть на меня. На меня! Все – это значит все! И Канторович тоже. Я выйду на сцену вместе со съемочной группой – Кончаловский, я, Розанова, Высоцкая, и режиссер скажет:

– В «Глянце» снимались культовые персонажи российского гламура. Я с удовольствием представляю молодую артистку и главного редактора журнала Gloss Алену Борисову, блестяще сыгравшую в картине роль глянцевого редактора.

И я скромно склоню голову под аплодисменты «Пушкинского».

Вечером Гена пригласил меня в театр. Имени Пушкина. Я знала почти наверняка, что спектакль будет нудный. В последний раз я была там лет десять назад, и до сих пор помню пыль, которая летела на меня со сцены. Гена, конечно, не знал столичной культурной конъюнктуры. Но это не важно – важен сам факт свидания.

– Не опаздывай! Нам еще контрамарку брать, – сказал Гена по телефону. «Контрамарка» демонстрировала его причастность к московской тусовке. Он хотел произвести впечатление. Наивный. Но мне нравились его старомодность, нерешительность.

Со съемки я летела как сумасшедшая. Не успела даже снять макияж. Гена мерз на улице с пропусками.

– Ты откуда такая роскошная?! – Он даже не посмотрел на часы.

– В кино снималась. У Кончаловского, представляешь? – Я сегодня принимала цветы, комплименты и аплодисменты.

– В главной роли? Девушка с обложки?

– В роли глянцевой сучки. Заместителя главного редак­тора.

– То есть себя играла? – Гена улыбался. А то бы я обиделась.

– Почему себя-то? Я главный редактор, а не зам.

– Понял. И что теперь делать?

Мой восторг, бережно вывезенный со съемочной площадки и в целости донесенный до театрального подъезда, разбивался о его невозмутимость.

– Ничего. Восхищаться!

– А это легко! Я всегда знал, что ты лучшая.

Гена купил программку. Театральный роман по полной программе – с контрамаркой, буфетом и биноклем. Давно я так чинно не выходила в театр. Это называлось «старомодное ухаживание». И это было прелестно.

Давали французский водевиль. Говорят, есть люди кино и люди театра. Я человек кино – теперь это ясно. В театре меня смущало количество условностей и «как бы». Здесь не было той концентрации жизни, через которую я только что прошла. В театре жизнь размазывалась и дробилась на сценки, хохмочки, трюки. А может, просто спектакль был плохой.

– Импотенто! – закричала брюнетка на сцене, обращаясь к брюнету в лаковых штиблетах.

Очень плохой!

Зал загоготал. Гена затрясся рядом со мной в припадке смеха и размашисто бил кулаком о кулак.

В перерыве мы ели бутерброды с картонных тарелок. Я обратила внимание на Генин свитер – в ярком свете антракта видны были катышки.

– Тебе все нравится? – спросил Гена.

– Все отлично, – соврала я и устыдилась своих мыслей. Он изо всех сил пытался устроить мне праздник. А я, классический московский сноб, оценивала его вкусы и тряпки. Точно так же глянец оценивал меня. С калькулятором. Получается, что Краснова права – я быстро научилась быть сукой.

– А ты говоришь, кино! Вот театр – живое искусство, его при тебе делают, как шаурму. Сейчас бы мяса, да?

Второе действие оказалось ужаснее первого.

– Погуляем или поедем куда-нибудь? – спросил он, когда мы вышли на бульвар.

– Погуляем.

– Пойдем в кафе. Знаешь тут где-нибудь недорогое? Веди меня, ты же москвичка!

Я просканировала местность. «Пушкин», «Турандот» – дорого. Кафе «Консерватория» – недешево, к тому же можно нарваться на знакомых. Оставались «Елки-палки» и «Кофе-бины» на Дмитровке.