Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

Бисквитная женщина выглядела странно: с губами, но без волос и глаз. Мэриен промыла шприц и наполнила его шоколадным кремом. Она нарисовала на лице нос и два больших глаза, к каждому из которых присовокупила ресницы и брови. Для контраста она провела коричневую линию, отделяющую одну ногу от другой, а потом такие же линии, чтобы отделить руки от туловища. Работа над волосами отняла больше времени. Пришлось делать изощренные шоколадные завитки и кудельки на лбу и на макушке, пускать волнистые пряди по плечам.

Глаза все еще оставались пустыми. Мэриен решила сделать их зелеными – другими возможными вариантами были красный и желтый, больше никаких цветов у нее не имелось, и, вооружившись зубочисткой, она изобразила зеленым пищевым красителем две радужные оболочки. Теперь у нее остались только кондитерские украшения в виде серебристых полушарий. Она использовала два таких – для белков глаз. Из оставшихся выложила цветочные узоры на розовом платье и несколько полушарий вставила в волосы. Теперь бисквитная женщина стала похожа на антикварную фарфоровую статуэтку. И Мэриен даже пожалела, что не купила свечки для торта. Но куда же их вставить? Для них просто не осталось места. Образ был завершен.

Ее творение лежало, устремив на нее кукольное лицо, абсолютно бесстрастное, ну разве что с серебристым блеском интеллекта в зеленых глазах. Мэриен работала над ней почти с радостью, но теперь, когда работа была закончена, она задумалась. Сколько же усилий потребовала эта дама, но что теперь будет с ней самой?

– Выглядишь ты очень вкусно! – обратилась она к бисквитной женщине. – Очень аппетитно. И я знаю, что с тобой будет. Вот что тебя ожидает, оттого что ты съедобная!

При мысли о пище ее желудок сжался. Мэриен стало немного жаль свое творение, но теперь она была бессильна что-либо предпринять. Судьба бисквитной женщины была предрешена. На лестнице уже послышались шаги Питера.

На мгновение Мэриен представила себе, какой грандиозной дурой, какой инфантильной и жалкой она может показаться со стороны любому разумному наблюдателю. И что за игру она затеяла? Но дело не в этом, нервно убеждала она себя, заправляя выбившуюся прядь. Хотя, если Питер сочтет ее выходку дурацкой, она ему поверит, она смиренно примет его версию самой себя, он посмеется над ней, и они сядут и спокойно выпьют по чашке чаю.

Она невесело улыбнулась Питеру, когда тот вошел в прихожую. Выражение его лица: взгляд исподлобья, челюсть выпячена – говорило, что он все еще злится. И одет он был в соответствии со своим злобным настроением: шитый на заказ строгий костюм, в котором он казался недоступным, и галстук – с яркими «огурцами» на мрачноватом коричневом фоне.

– Ну, и что это все такое… – начал он.

– Питер, пройди в гостиную и присядь. Я тебе приготовила сюрприз. Потом мы сможем поговорить, если захочешь. – И она опять ему улыбнулась.

Он был явно озадачен и даже забыл сохранить нахмуренный взгляд: видимо, ожидал от нее сбивчивых извинений. Но безропотно повиновался. Она на мгновение замешкалась в дверном проеме, почти с нежностью глядя на его затылок, устало прижатый к спинке дивана. Теперь, когда она снова увидела его, реального Питера, основательного и непробиваемого, как всегда, все ее страхи по поводу вчерашнего вечера показались дурацкими и истеричными, а побег к Дункану – несусветной глупостью, наваждением, и теперь она даже с трудом могла вспомнить, как он выглядит. Питер же ей не враг, он просто нормальный человек, как и большинство людей. И ей захотелось потрогать его за шею и сказать, что ему не о чем волноваться, что все будет хорошо. А Дункан – это так, опечатка.

Но его плечи были как-то странно напряжены. Наверное, он сидел, скрестив руки на груди. Лицо, которого она не видела, могло быть чьим угодно. И все мужчины носили одежду из настоящей ткани, и у всех были настоящие тела: и все те, о ком писали в газетах, те, кто был ей незнаком, только и дожидались удобной возможности прицелиться в нее из окна верхнего этажа. Мимо таких она каждый день проходила на улице. Легко было видеть в нем нормального и безвредного человека в дневное время, но это ничего не меняло. Ценой этого варианта реальности была проверка другого варианта.

Она ушла в кухню и вернулась, неся перед собой блюдо с бисквитной женщиной, осторожно и благоговейно, словно местом действия была театральная сцена и она изображала участницу религиозной процессии, которой доверили нести святыню – икону или корону на бархатной подушечке. Припав на колени, она опустила блюдо на кофейный столик перед Питером.

– Ты пытался меня уничтожить, – произнесла она. – Ты пытался поглотить меня. Но вот я сделала замену, которая понравится тебе гораздо больше. Ты же именно такую всегда и хотел, да? Я дам тебе вилку, – добавила она будничным тоном.

Питер молча переводил взгляд с торта на Мэриен и обратно. Она уже не улыбалась.

В его расширенных глазах мелькнула тревога. Нет, она явно не казалась ему дурой.

Когда за ним закрылась дверь – а ушел Питер довольно быстро, они толком и не поговорили, потому что он был явно сконфужен и все время порывался уйти, даже от чая отказался, – она уставилась на бисквитную женщину. Все-таки Питер так и не съел ее. И как символ она не сыграла отведенной ей роли. Она вытаращила на Мэриен серебристые глаза, загадочная, насмешливая и аппетитная.

И тут Мэриен почувствовала голод. Зверский голод. Торт, в конце концов, – это же просто торт. Она подхватила блюдо, отнесла его на кухню и нашла вилку.

– Начну с ног, – решила она.

Она опасливо подержала во рту первый кусок. Странное было ощущение, но самое приятное – то, что она снова могла ощущать вкус еды, жевать и глотать. «Неплохо получилось, – подумала Мэриен оценивающе, – но нужно побольше лимона».

В ее душе, не участвующей в процессе поедания торта, пронеслась волна ностальгии по Питеру – с таким же сожалением вспоминаешь о вышедшей из моды одежде и упрямо ищешь ее среди старья на вешалках в лавках Армии спасения. Он возник у нее перед мысленным взором: в самодовольной позе посреди шикарного зала с портьерами и канделябрами, безукоризненно одетый, со стаканом виски в руке; его нога покоилась на голове чучела льва, а один глаз был прикрыт черной повязкой. Под мышкой у него висел револьвер в кобуре. Картинку обрамляла золотая виньетка, а над левым ухом Питера виднелась канцелярская кнопка. Она задумчиво облизала вилку. Его несомненно ждет успех.

Она уже почти доела ноги, как на лестнице опять послышались шаги: в квартиру поднимались два человека. Затем в проеме кухонной двери показалась Эйнсли, а за ней – кудлатая голова Фишера Смайта. На ней все еще было вчерашнее голубовато-зеленое платье, но сильно помятое. Да и сама она выглядела не лучше: лицо утомленное, бледное, да и живот за истекшие двадцать четыре часа, похоже, заметно округлился.