Славчо Чернишев - Созопольские рассказы

Однако мой напряженный слух все настойчивее улавливал их. То были крики отчаяния и зовы о помощи, словно над рыбачьим городком нависло некое космическое бедствие. И я не выдержал.

Когда я выскочил на улицу, мне показалось, что сила урагана несколько ослабла. Пока я бежал на пристань, перепрыгивая через поваленные деревья, кусты и скамейки и топча ворохи зеленых листьев, дождь то переставал, то снова усиливался, ветер — тоже, а крики становились все слышнее, превращаясь в надрывающий нервы вой.

Пологая улочка привела меня на пристань. Там, во мраке, происходило нечто смутное, как кошмар, и в то же время безумно красивое. Волны с ревом разбивались о суда, прижимая их к каменному причалу, а рыбаки, при пляшущем неверном свете «летучих мышей», силились растащить их, убрать швартовы и отогнать суда в море, подальше от берега. Некоторые уже уплыли в хаос разбушевавшегося залива и тем спаслись от гибели, которая ожидала их у твердой земли, другие же еще продолжали бороться.

Старая шхуна, освещенная фарами грузовиков съемочной группы, отчаянно колотилась о пристань, а несколько смельчаков, упираясь длинными шестами в каменную стену причала, пытались смягчить силу ударов.

Старая шхуна силилась вырваться из ловушки, в которую она попала, но, зажатая между двумя соседними судами, только билась, как живое существо, умирающее и гордое. Нос ее клевал корму переднего судна — это был разбитый, изувеченный нос, лишенный пиратского бушприта. Судно позади таранило ей корму, разнося ее в щепы. Лишь мачта шхуны по-прежнему гордо и вызывающе возносилась над нею. Но в длинных параболах, описываемых кораблем, уже чувствовалась наступающая смерть.

Я приблизился.

Капитан старой шхуны метался между носовой и кормовой частями, а за ним металась его тень, удлиненная фарами и похожая на гориллу. Он ловко орудовал тяжелым брусом, просовывая его между бортом и каменной кладкой причала.

Но все усилия были тщетны. Подходила неминуемая гибель.

На моих глазах измочаленная корма отделилась от корпуса и погрузилась в воду, левый борт отвалился, словно кусок гнилого дерева, ванты лопнули, как натянутые нити, верхушка мачты отломилась при резком ударе круто накренившегося судна о причал… Шхуна агонизировала.

Еще один удар о каменную стену — и шхуна разбилась. Волны хищно хлынули в нее.

Я повернулся и побрел в город.

У меня было такое чувство, будто я только что присутствовал при чьей-то мучительной смерти…

Месяца три спустя, когда задули холодные северные ветры, старую шхуну вытащили на берег и изрубили на дрова.

Ветры подхватили и унесли в море выброшенную золу.

Может быть, поэтому в нем все еще есть частички отжившей романтики.

Не будем жалеть о ней. Как все ненастоящее, она — лишь красивая декорация, на которой ржавеют неотмытые пятна человеческой крови.

Боевые корабли укрылись в заливе у рыбачьего городка. Дул штормовой ветер — северный, пронизывающий, чуть ощутимо отдающий ледяным запахом свежего снега. А ведь был только конец сентября.

День стоял светлый, с сухой итальянской синевой неба и фиолетовым морем. Лишь в звенящей прозрачности похолодевшего воздуха чувствовалось дыхание близкой зимы.

Корабли встали на якорь в заливе, и мы решили, что учебный поход кончился. Всю неделю мы слышали далекие приглушенные раскаты и догадывались, что дивизион проводит ночные стрельбы в открытом море. И вот, когда корабли взяли курс на городок, мы поняли, что у нас будут гости.

О, моряки! С белыми гармониками и желтыми гитарами сходили они на пристань, и опустевший дансинг в приморском садике оживлялся, как летом. Но теперь там не было тщеславных курортников — их крикливая и пестрая толпа уже давно схлынула. Теперь там танцевали наши девушки-рыбачки. Они вальсировали друг с дружкой, и это было некрасиво. Моряки молча курили, все теснее обступая цементный круг. Более смелые с матросской самоуверенностью разъединяли неестественные пары и образовывали новые — естественные. Лампа над дансингом, словно подвешенная прямо к черному небу, описывала широкие параболы, желтые листья взлетали из-под проворных ног, и молодое, неудержимое веселье заглушало рокот прибоя и тягучий стон деревьев. И все это вместе с мельканием светотеней придавало неотразимую прелесть осенним вечерам.

Так произошло и на этот раз. Катер высадил на пристань веселую роту матросов — сильных и загорелых, в ослепительно белых форменках (до сих пор сентябрьская жара не уступала летней). Быстро построившись, они легким, танцующим шагом направились в городок. Там их уже ожидали.

О, моряки — боевые, веселые ребята с походкой вразвалку, широкой грудью и смуглыми обветренными, солнцем обожженными лицами! Ей-богу, никто не марширует красивее их!

И это была не какая-нибудь парадная рота. Отнюдь нет. Это были обыкновеннейшие матросы, которые десять дней сражались в открытом море с воображаемым противником. Я хорошо знаю этих выносливых ребят, недаром я плавал с ними и никогда не забуду ту летнюю ночь, когда в Ливане вот-вот был готов вспыхнуть пожар, а мы обнаружили и до утра продержали в блокаде «неизвестную» подлодку, сунувшуюся было в наши воды…

Закат сегодня был багровым — к ветру. Матросы повалили в приморский садик, а мы с моим дружком Пашо́й — пошли в казино. Пора было ужинать.

В помещении было шумно, и табачный дым стоял столбом: веселились рыбаки. Они вернулись на рассвете и утверждали, что будет дуть семь дней. Мы подсели к приятелям, рассуждавшим, разумеется, о рыбе и «погодах» (что на языке рыбаков означает лишь хорошую, благоприятную для лова погоду), и о вине, по их мнению, разбавленном водою из Тунджи и Марицы.

Тут ко мне подошел белобрысенький мичман и от имени командира пригласил за их столик. Я пошел. Командир базы, капитан первого ранга и поклонник изящной словесности, был моим старым знакомым — с ним мы патрулировали во время ливанских событий.

— Что поделывают соседи? — спросил я, поздоровавшись с офицерами.

— Шумим, братец, шумим! — весело ответил командир.

Он имел в виду маневры НАТО в Восточной Фракии.

— А подводные лодки? — насмешливо бросил я.

— Пасуют, — отозвался видный моряк с погонами капитана второго ранга.

Я положительно где-то видел его красивое, строгое лицо с грустными глазами и силился вспомнить, где именно, но память моя, как видно, состарилась.

— Ну-ка, ну-ка! — подзадорил меня командир. — Ставлю литр вина, если ты вспомнишь капитана!

Я заказал пять литров. Я дружил со многими флотскими, как тут вспомнишь?.. Но вдруг меня словно озарило.

— Ведь это вы обнаружили тогда подлодку?

— Выиграл! — засмеялся командир.