Василий Ермаков - Мотив

— Я.

Повисла пауза. Мы откровенно изучали друг друга. Настя как бы пыталась угадать мое первое впечатление о ней, а я искал в ее облике те изменения, о которых упоминали Полуянов и Дина. Я обрадовался, что не нашел в Насте особенных изменений. Да и как можно изменить такое вольное, такое привлекательное существо — кощунство какое-то. И все же глаза, поражавшие прежде жарким блеском, смотрели теперь слишком сосредоточенно.

— А ты повзрослел, — первой заговорила Настя и поставила стопку книг на стол. — Я очень изменилась?

— Не очень, — невольно улыбаясь, ответил я. — Ты как здесь очутилась?

— Поездом, — пошутила она. — Я ведь здесь уже больше недели. У меня резко изменилось семейное положение… Жду его, жду, заглянула в карточку, а он уж и выписался.

— Твоя коллега кого хочешь отвадит от книг, — засмеялся я, совершенно позабыв про все свои неприятности — настоящие и будущие. С возвращением Насти мне показалось, что все они отступятся от меня, обойдут стороной. — Ты отняла у нее место?

— Мы поменялись местами, — возразила Настя. — Она петрозаводчанка. Так обрадовалась, что расчет оформить забыла… Тут про тебя в газете расписано… Так, значит, ты «юный любитель спиртного из малокультурной отсталой семьи»?..

— Оно так, — с ходу включился я в предложенную игру.

— И, «естественно, в этой порочной компании высоко котировались низкопробные стишата, которые взялся поставлять доморощенный пиит с изысканно-утонченной фамилией Ямщиков»?..

— Так оно, так!

— «Но мы не будем мириться, мы потребуем»?..

— Не будем!.. Потребуем!..

— О-ох, сволочизм! — простонала Настя и постарела вдруг лет на десять. — Это вера и образ действий моего бывшего благоверного. Мнит себя духовным поводырем масс… Да ну их!.. Давай пройдемся после работы? Мне пора вернуться к нормальным человеческим отношениям.

— Давай! — обрадовался я. — Когда? Где?..

Мы условились о встрече, и я направился было к выходу, но Настя остановила меня, осведомившись, не учится ли со мной случайно некий Горчаков? Юрий.

— Учится, — ответил я. — А что?

Настя помолчала, лицо ее помрачнело.

— У него могут быть неприятности, — сухо заговорила она. — Он затребовал книгу Юма с грифом «Не выдавать». А у нас есть указание сообщать куда следует о подобных запросах. Я бы, конечно, этого не сделала, но моя предшественница любое предписание понимала буквально.

— А что в этом такого?.. Кто такой Юм?..

— Не знаю, что такого. Но думаю, что ничего хорошего. А Юм — это философ-идеалист. На него часто ссылается Ленин.

— Понятно, — сказал я, сообразив, что Юрка решил своими глазами прочесть труд того человека, с которым, должно быть, спорил Ленин, и теперь ему, Юрке, конечно, а не Ленину, такое желание могло выйти боком. Не всплыло бы это на завтрашнем митинге. Одно к одному, и все — плохо. Но все-таки замечательно, что вернулась Настя. Уверенность, что теперь все будет хорошо, не оставляла меня. Вот только возникло острое чувство вины перед Диной. Не обманываю ли я ее, ладно ли делаю, согласившись провести вечер с Настей. Дина явно недолюбливает ее.

— Кого я вижу! — гаркнул кто-то над моим ухом, прервав мои размышления.

Отпрянув, я посмотрел, кто это, и увидел перед собой широкое, добродушно ухмылявшееся лицо Дубинкина.

— Закурить дашь? — простецки, как к закадычному дружку, обратился ко мне Дубинкин.

— Я не курю.

— Не куришь? — страшно удивился Дубинкин. — Ну ты даешь! Такое про него в газетах марают, а он даже не курит… Знаешь, кто будет делегатами от общественности нашей школы на вашем митинге?

Вот это да. На митинге будут даже делегаты. Дело серьезное.

— Кто?

— Рыжий и Динка Лосева. Усек?

Я подтвердил, что усек, и побрел дальше. Опять паршиво сделалось на душе. Почему Дина согласилась стать делегатом? Может быть, ее упросили, обязали, заставили?.. А может, она выступит в нашу защиту?..

Ровно в девять Настя вышла. Очень к лицу ей были и меховая светлая шапка-ушанка и пушистый темный воротник на новом коричневом пальто. Мы отправились куда глаза глядят.

— У меня сейчас такое состояние, будто я выздоравливаю от тяжелой болезни, — заговорила Настя, зажав под мышкой сумочку и стараясь держаться бодро. — Не вообразить, какая я была дура. Я ведь чувствовала, что нельзя мне выходить за него, да самолюбие взыграло. Надо было опалить крылышки…

По горбатому мостику, перекинутому через говорливый порог, мы перешли на остров Старчина. Старинные избы, словно крепости громоздившиеся по покатым скалам, уютно светились окнами. Вытащенные на берег и забранные в леса, ремонтировались и смолились мелкие рыболовецкие суда. Под огромным чаном со смолой тлели крупные угли, подернутые сизой рассыпающейся пленкой пепла. Мы присели на чурбаны, и я подкинул в кострище сухих щепок, во множестве раскиданных вокруг. Вспыхнули трепетные белесые язычки. Они старательно плясали на тонкой синей основе, готовые в любой миг раствориться в морозной тьме.

— Как вспомню эту семейку, жить неохота, — поеживаясь и вобрав голову в воротник, пробормотала Настя. — Свекровь, Руфина Андреевна, заботливая такая. «Что же ты, Настенька, плохо кушаешь?» А сама каждый кусок глазами до рта провожала. Стулья зачехлены, к пианино подойти не смей. В день свадьбы Руфина Андреевна подарила золотое кольцо с каким-то драгоценным камнем, так каждый день ревизию устраивала — цело ли? Однажды я сделала вид, что забыла кольцо на работе, так они ночью заставили меня выйти из дома.

— Где ты подцепила такое сокровище? — с досадой спросил я.

— В библиотечном, — невесело усмехнулась Настя. — На нашем курсе четверо мальчишек было, остальные девчонки — девятнадцать юбок. В него были влюблены все: высокий, глаза, как мокрая черемуха, модно одевался. А главное — говорил как! Что ни выражение, заноси в записную книжку. Мы, дурочки, вообразили: вот будущий общественный деятель. Пройти жизнь рядом с ним — счастье.

— Да-а! — неизвестно для чего вздохнул я, раздражаясь все сильнее.

— Вот тебе и «да», — отозвалась Настя. — Как-то он внушал мне свои принципы. На первом месте в этих принципах — хорошо отутюженный костюм и аккуратно повязанный галстук.

— А люди?

— А люди — рабочий материал.

— Сволочь! — сказал я.

Настя мотнула головой, как при сильном приступе зубной боли.

— Сама я во всем виновата, — с ожесточением пробормотала она. — Дура стоеросовая… Я себя такой испохабленной чувствую. Каждый вечер нагреваю воды, залезаю в ванну… Не помогает. Как мне хочется содрать с себя кожу!..

Она наклонилась, пошарила и подбросила еще щепок. Готовая сомкнуться темнота отступила.

— А знаешь, когда я поняла, что жить так, как я жила, нельзя? — спросила Настя.