Василий Ермаков - Мотив

— Бывает, — усмехнулся Николай. — Ты Достоевского любишь?

Поворот был такой неожиданный, что я не сразу сообразил, как на него отреагировать.

— Я специально в ленинградский вуз поступил, чтобы исходить все улицы, по которым ходили герои Достоевского, — сказал Николай. — Мне показали уже каморку Раскольникова. А вчера мы с Настей разыскали то место, на котором застрелился Свидригайлов. Это недалеко от твоего дома. Настя говорила, что ты досконально знаешь Ленинград.

Он так и выразился — досконально, и это взбесило меня не знаю как. Я представил себе, как бродили они вдвоем по городу…

— А что она тебе еще говорила? — криво усмехнулся я. — Чего это ты так разоткровенничался?..

— Настя говорит, что ты не барахольщик, — долбил он свое. — Знаешь, чем твоя сестренка поразила меня?

Я был почти взбешен. Что это, в самом деле, он о себе вообразил! Думает, ему хорошо, так и все остальные должны блеять от радости.

Пятнадцать минут прошли. Я отправился стучать Насте, но она уже приводила себя в порядок перед зеркалом в прихожей.

— Мама прислала телеграфом деньги, — сообщила она. — Сегодня я уезжаю.

— А что мне делать с джинсами? — спросил я. — Ты за ними пришла?

— Верни их Бориске, — отозвалась Настя. — А еще лучше — тете Наде. Может, у нее счастья прибавится.

— Настя, а кто такая Нюрка Лушичева? — спросил я.

— Нюрка? — Настя нахмурилась, припоминая. — Фамилия знакомая!.. Так это же тетя Нюра! Сейчас у нее другая фамилия — замуж вышла. А что?

— Дядя Коля на ней жениться хотел.

— Правда-а! — всплеснула руками Настя. — Ой, вот бы хорошо-то! Мне так жалко дядю Николая… А почему не женился?.. Голову на отсечение даю, что тут не обошлось дело без тети Нади и тети Гали…

— Не обошлось, — подтвердил я.

Настя еще раз прошлась по своим волосам массажной расческой.

— Ну, нам пора, — сказала она. — Коля, пошли!

Это ее «Коля, пошли!» резануло меня по живому. Они вышли. А я стал бегать от окна, выходившего на Большую Пушкарскую, до окна, глядевшего во двор. Они вышли на Пушкарскую, перешли ее и улицей Олега Кошевого направились в сторону зоопарка. Николай шагал уверенно, и Настя хорошо смотрелась с ним рядом, только шагала еще более легко и раскованно, с обаятельным кокетством красивого и счастливого человека.

В назначенный час явились тетя Надя и дядя Алексей. Тетя Надя была красива, возбуждена и вкрадчива как кошка, выслеживающая добычу. Дядя Алексей молча прошел в мою комнату и крепко пожал мне руку. Затем, кивнув на работающий телевизор, заметил, что не ожидал от меня такого, и, оглянувшись, выудил из внутреннего кармана пиджака плоскую, как фляга, бутылку коньяка. Отхлебнув из нее пару раз, дядя Алексей спрятал бутылку между книгами в моем шкафу и перешел в гостиную. Я включил динамик, проверяя, работает ли спрятанный там микрофон. Затем выключил. Еще не время задействовать домашнему ЦРУ — может войти кто-нибудь, сделать ненужные мне разоблачения.

Оживленно затренькал звонок над входной дверью. Один лишь дядя Николай умудрялся извлекать из нашего меланхолического звонка такие энергичные звуки. Я вышел в прихожую. Мне нравилось встречать дядю Николая. Я любил тот момент, когда он, обхватив правой рукой мои плечи, заглядывал в мои глаза, как бы спрашивая: «Ну, как она, жизнь-то?» — после чего тискал меня, отпускал и обеими пятернями собирал свои рассыпающиеся, выгоревшие в «поле» до соломенной желтизны волосы, одергивался перед зеркалом и проходил в большую комнату, тотчас же начиная задирать матушку мою или тетю Надю, если она в это время находилась у нас. Но сегодня я не для этого выскочил в прихожую. Мне надо было заглянуть в глаза дяди Николая, убедиться, что он не замышлял ничего пакостного против Насти. Прошло, правда, уже четыре дня, но дядя Николай был не из тех, в ком чувства так же быстро гасли, как и зарождались. Если он чувствует за собою какую-то вину, его глаза сообщат об этом.

Должно быть, слишком пристально и пристрастно смотрел я в его глаза, потому что он спросил, чего это я на него так смотрю — будто к трибуналу привлечь намереваюсь.

— А вас и ждет трибунал, — повеселев от того, что в глазах дяди Николая не заметил ничего такого, ответил я.

Он еще раз тиснул мои плечи и прошел в гостиную, а я поспешил в свою комнату к динамику, щелкнул тумблером.

— Осторожней, медведь, — донесся из глубины динамика кокетливо-настороженный голос тети Нади, и я представил себе, как она повела плечами и выкрутилась всем своим телом, освобождаясь из объятий дяди Николая. — Ф-фу! Опять от него амбре! Закусывать впору. Неужели так трудно понять, что это неприятно?..

— Николай, когда ты остепенишься? — с места в карьер ринулась матушка моя. — Человеку за сорок, а он ведет себя так же легкомысленно, как Гарик или Бориска. Когда ты остепенишься?..

— Да какие, к дьяволу, мне еще степени? — зарокотал дядя Николай, намекая, конечно, на свои ученые степени. — Здорово, Алексей, рад тебя видеть. А где «сам-то»? — поинтересовался он об отсутствующем папе.

— У «самого» зашалило сердце, — со значением проинформировала мама и, выдержав небольшую, но впечатляющую паузу, повторила:

— У «самого» зашалило сердце.

В гостиной все, как один, помолчали, затем дядя Николай тоном все уяснившего себе человека спросил:

— Это значит, он улизнул от нас? Почему?.. Ну, наваливайтесь на меня, милые сестрицы. Чем это я еще прогневил вас?

— Николай, как ты думаешь, почему сбежала от нас Настя? — полюбопытствовала мама.

— Да потому, наверно, что вы ей плешь проели своими поучениями! — бухнул дядя Николай. — Она ведь не прошла нашу школу закалки — мою и Алексея.

— Да нет, не поэтому, — возразила мама.

— А почему же?

— Настя пожаловалась мне, что ты приставал к ней, — проговорила, как бы через силу, тетя Надя. — Представляешь, какая для нее это душевная травма? А что теперь скажут о нас в деревне?

— Приставал? Я? — поразился дядя Николай. — Вы что-то путаете, женщины, преувеличиваете. Я поцеловал ее — нахлынуло что-то на старого дурака, — не отрицаю. Но чтобы приставать?.. Ну и ну. За кого вы меня принимаете?..

— За кого мы — не важно. А вот за кого тебя, а с тобой вместе и нас, приняла Настя? Тебе не стыдно?..

— А какой пример ты подаешь Гарику и Бориске? — сказала матушка моя. — Мальчики все видят и запоминают. Если их любимому дяде все позволено, то почему не последовать его примеру? Между прочим, из-за этого у Георгия и зашалило сердце.

— И вообще, не пора ли несколько изменить свой образ жизни? — слегка подправила разговор тетя Надя. — Только не говори мне больше о так называемом мещанстве, о «грошевом уюте». Не дави на мою психику. Слава богу, прошло то время, когда голь перекатная, предпочитавшая бездельничать и жить по-свински, считалась опорой и надеждой Советской власти. Все изменилось, все встало на свои места. А жить разумно — гораздо сложнее, чем напыщенно презирать «грошевой уют». Да и поверь мне: люди, распевающие такие песенки у походных костров, куда как хорошо умеют устроить этот свой презираемый «грошевой уют».