Василий Ермаков - Мотив

В Андомы приехали в девятом часу вечера. Фары высветили в темноте бревенчатую, хорошо сохранившуюся церковь, обнесенную косой изгородью, длинную поленницу, накрытую пышным сугробом, магазин, на крыльце которого топтался мужичишка, раскидистые березы, добротные дома под шиферными крышами.

«Живут, куркули», — одобрительно подумал Соболев.

Фары уперлись в пирамиду нерасколотых березовых чурбаков, высившуюся между одноэтажной избой и дровяным сараем. Из занавешенных окон избы лился теплый, уютный свет.

— Приехали, — сообщила Тоня, слегка насупившись.

Фары мигнули и погасли. Освещенные окна резче выступили из темноты. Соболев и Тоня посидели молча, взглянули настороженно друг на друга и одновременно открыли дверцы.

Вскоре Соболев стоял в просторной, застланной пестрыми домоткаными половиками горнице. На стенах, этажерке и полках было много вышивок: и выцветших старых, и ярких новых. На старинном громоздком комоде поблескивали две узкие и высокие вазы из синего стекла с бумажными запыленными розами на проволочных стеблях. Вдоль стен чинно выстроились добротные, черного дерева, стулья. «Непрактично», — отметил про себя Соболев. В его родном доме на окраине Смоленска стулья стояли так же чинно, но все они были затянуты в белые чехлы, чтобы не износилась обшивка и не осыпался лак. В горнице крепко пахло табаком-самосадом — на печке сохли вороха табачных листьев.

Из боковой комнатушки, в глубине которой мерцал экран телевизора, вышел сутуловатый крепкий старик в меховой безрукавке и мягких валенках. Старик опирался на можжевеловую клюшку. Лицо его было строго, а взгляд пристален, внимателен, что не очень-то понравилось Соболеву.

— Климаков Юрий Алексеевич, — представился старик и как-то сразу охватил Соболева взглядом с головы до ног, будто приподнял, подержал на весу, прикидывая, что ты за человек, и поставил обратно.

— Очень приятно, — широко улыбаясь, расшаркался Соболев, подчеркнуто уважительно пожав протянутую руку.

Из кухни, вытирая о передник красные, распаренные руки, выкатилась маленькая кругленькая женщина с румяным лицом и черными веселыми глазами.

— Анисья Деевна, супруга моя, — деликатно кашлянув в кулак, отрекомендовал ее Юрий Алексеевич. — Прошу… И так далее…

— Бога ради, извините за нечаянное вторжение! — проникновенно вымолвил Соболев, приложив ладонь к шинели напротив сердца.

— А полнот-ко, — отмахнулась Анисья Деевна, явно любуясь статным солдатом. — Мы гостей принимать любим. Скидайте-ко сапоги. Нате валенки. Небось ног-от под собой не чуете…

«Ног-от», — усмехнулся про себя Соболев и тут же торопливо полез в карман за сигаретами — Юрий Алексеевич не спускал с него цепкого испытующего взгляда. Анисья Деевна поспешила в кухню. Оттуда наплывали вкусные запахи, от которых потекли слюнки. Тоня, переглянувшись с Соболевым, заперлась в своей комнате.

Юрий Алексеевич предложил Соболеву раздеться, а сам уселся за просторный, до бела выскобленный стол, посреди которого стоял графин с утопленной в воде серебряной ложкой, извлек кисет. Раздевшись, Соболев пристроился по соседству.

— Отслужил в чистую аль в отпуск? — скручивая толстую, как сигара, самокрутку, осведомился Климаков.

— Демобилизация. Отбыл, так сказать, священную обязанность.

— Надо, — не принял шутки старик. — Дело такое… И так далее…

Он прикурил от спички. Курил он истово. Тугие струи дыма били одновременно изо рта и из ноздрей.

— Так война-то будет?

— Пусть сунутся! Саданем — мокрого места не останется.

Желая польстить хозяину, Соболев перевел разговор на другое:

— Однако живете вы богато.

— Грех жалиться, — согласился старик. — У меня персональная пензия — я тут председательствовал. Да у Деевны — тридцать четыре рубля, да дочка агроном — сто шиисять, да сад-огород… И так далее.

«Пензия… Посмотрел бы, как мы живем… Интересно, угостят водкой или нет? — прикидывал Соболев. — Небось: не обессудьте, водки не держим».

— Поспорили русский и американец, — сказал он, — у кого в магазинах товаров больше…

— Ну-ко, ну-ко, — оживился Юрий Алексеевич.

— «Конечно, у нас, — так это небрежно говорит американец. — В наших магазинах есть все, кроме птичьего молока». — «А в наших и птичье есть», — говорит русский и подает американцу конфеты «Птичье молоко».

— Во как! — воскликнул Юрий Алексеевич и засмеялся с таким удовольствием, что в уголках его глаз появились слезы.

— Кстати, о Штирлице, — напирал Соболев. — Знаете, как он засы́пался?

— Ну как же?

Тут вышла Тоня. Вышла в темно-синем платье, стройная, свежая. Соболев замялся, оробел и обреченно подумал, что вряд ли у него с ней что-нибудь получится.

— О чем беседуем? — непринужденно спросила Тоня улыбаясь.

— Иди матери помоги, — велел ей Юрий Алексеевич.

Но Анисья Деевна уже сама начала подавать на стол. Появились тарелки с огурцами и помидорами домашнего соления, пахучие, с чесноком, рыжики, квашенная с клюквой капуста, жареное мясо — подо все это да еще под рассыпчатую картошку великолепно пошла ледяная, только что из холодильника, водка. Соболев повеселел.

— Ешь, солдат, ешь, — потчевал его Юрий Алексеевич. — Небось соскучился по домашней-то еде?.. И так далее.

— Главным образом по «и так далее», — сострил Соболев, многозначительно посмотрев на Тоню. Затем решительно заявил: — Анисья Деевна! Я сейчас встану и выйду!

— Шо так-то? — всполошилась старуха.

— Садитесь за стол. Хватит вам хлопотать. Я хочу провозгласить тост.

— О-ох, милой. Напужал как… Да я запахом сыта. Разве што за компанию…

Соболев поднял граненую рюмку. Тоня с любопытством ожидала, что он скажет.

— Я пью за матерей…

— Вот это правильно, — вставила Анисья Деевна.

— …потому что женщин у мужчины может быть много, а мать одна! — дрожащим от искреннего волнения голосом закончил Соболев и одним глотком опорожнил рюмку.

— Мать одна, — одобрительно подтвердила Анисья Деевна.

Соболев покосился на Тоню. Она усмехнулась едва заметно. «Неужели выразился не так? — смутился он. — Святой же тост». Ощущение, что каждое его слово и каждый жест тут же берутся на заметку и оцениваются, было не из приятных. Он решил быть осмотрительнее.

— Так как Штирлиц-то попался? — совсем некстати брякнул Юрий Алексеевич, заранее улыбаясь.

— Потом, — ответил Соболев.

— А-а, — разочаровался Юрий Алексеевич и еще более некстати брякнул: — Так ты с Антониной-то как? Серьезно аль баловство одно?

— Папа! — вспыхнула Тоня. — Как тебе не стыдно?

— Ты, дедко, никак, с ума спятил? — засмеялась Анисья Деевна.

— Ну, а чего? А чего? — храбрился Юрий Алексеевич. — Я — человек простой. Мне ясность надобна… И так далее.