Василий Ермаков - Мотив

Сильнее всего его поразило то, что у Тони, оказывается, была своя жизнь. А ему-то казалось, что до встречи с ним она как бы и не жила вовсе. Открытие это раздражало. «А-а, будь что будет», — решил Соболев.

Танцы кончились. Но никто не торопился уходить.

«Ждут представления», — догадался Соболев.

Парень вышел первым. Тотчас же все ринулись в раздевалку. Выходя, Соболев положил обе руки на ремень, чтобы в случае нужды незамедлительно пустить его в дело. Парень поджидал у щита для афиш. Часто прикладывал к губам вспыхивающую сигарету.

— Тоня, на пару слов, — хрипло обратился он.

— Я тебе, кажется, ясно ответила в свое время, — возразила она. — Если тебя это не убедило, поговорим еще, но в другой раз.

— Спасибо и на том, — ответил парень и, швырнув сигарету в сугроб, зашагал в глубь переулка, не взглянув ни на Соболева, ни на толпившихся на крыльце клуба парней и девушек.

— Спектакль не состоялся — суфлер загулял, — не без облегчения пошутил Соболев. — Ох уж эти мне деревенские страдания.

— Не надо, — сказала Тоня. — Это Иван.

— Не сомневался. Какое другое имя может быть у этого медвежонка?

Тоня засмеялась. Чувствовалось, что и она испытывает облегчение. «А все-таки не уйти тебе от него», — подумал Соболев.

— Парень-то он хороший, — сказала она.

— Только бог ему смерти не дает.

— Ну тебя! — обиделась она.

Снег валил так густо, что освещенные окна изб казались далекими, недосягаемыми.

— Конечно же он по уши в тебя влюблен? — спросил Соболев.

— Конечно, — не без кокетства подтвердила она.

— А ты держишь его на комсомольском расстоянии?

— А я держу его на комсомольском расстоянии.

— Почему?

— Да он же на два года младше меня. На полтора. Он еще в армии не служил.

— Да ну! — притворно поразился Соболев. — Вот это нахал!

— Ну тебя. С тобой невозможно говорить серьезно…

У избы, вскарабкавшейся на самую макушку высокого берега, стояли легкие сани с поднятыми стоймя и связанными оглоблями. Соболев неожиданно повалил Тоню в сани, толкнул их, на ходу кувыркнулся в них, и сани понеслись куда-то вниз, в непроницаемую темень, взрывая легкий снег. Тоня хохотала, барахтаясь внизу. Сани падали все быстрее, потом выскочили на лед озера и остановились. Не хотелось выходить из них. Так хорошо было ощущать себя затерянными в снежном безмолвии.

Анисья Деевна и Юрий Алексеевич еще не ложились — досматривали «Кинопанораму».

— Фу! — поморщилась Тоня, мельком посмотрев сквозь застекленную дверь на экран. — Не перевариваю этого ведущего… Сю-сю-сю! — передразнила она.

Соболев жадно повел носом. Пахло свежеиспеченным. На столе в горнице стояло блюдо с пирогами, прикрытыми махровым полотенцем, чтобы не остыли. Рядом блестел глазурованный горшок с молоком. Соболев навалился на пироги.

— Как ты хорошо ешь, — позавидовала Тоня и надкусила пирог. Лицо ее было задумчиво, а движения казались несколько более медлительными, чем обычно.

«Соображает, как быть, если я навещу ее и сегодня, — по-своему истолковал ее задумчивость Соболев. — Помысли. А я поем… Вот и пойми их: ведешь себя как ни в чем не бывало — заинтересуются, проявишь активность — насторожатся».

— Ну, я пошла, — встала Тоня. — Спокойной ночи.

И неожиданно взъерошила его волосы. Видно было, что ей не хотелось расставаться, а что делась, она тоже не знала. Соболев покосился в сторону комнаты, где сидели старики. Слава богу, «Кинопанорама» подходит к концу. Ведущий уже прощается: «До следующей встречи на телевизионном экране». Юрий Алексеевич поискал рукой прислоненную к стене палку. Соболев отошел к форточке покурить. Щелкнуло — в соседней комнате выключили телевизор.

— Вчера дверь забыли закрыть, — сказала Анисья Деевна. — Не мешает мой храп-от?

— Ни в коем случае, — заверил ее Соболев. — По мне — так хоть из пушек пали…

— И ладнот-ко, — удовлетворилась Анисья Деевна и опять не закрыла дверь. «Конспираторша, — усмехнулся Соболев. — А сама захрапит, так хоть всех выноси из избы — не заметит».

Аккуратно уложив мундир на стул, он лег на свой диван. Хрипло, нутряно откашлялся Юрий Алексеевич. И так же, как вчера, вдохновенно захрапела Анисья Деевна. В тусклом проеме окна сновали тени порхающих снежных хлопьев.

Выждав, Соболев бесшумно встал и скользнул в комнату Тони. Свет в ней был уже погашен. Дверь отошла неслышно, как и вчера. Тут было светлее — от уличного фонаря за окном.

Тоня лежала на спине, положив руки под голову. При появлении Соболева руки ее непроизвольно схватили одеяло и подтянули его к подбородку.

— Ты? — ошеломленно, будто не веря своим глазам, спросила она. — Зачем?

Соболев нырнул под одеяло и наткнулся на ее локоть. Отведя его вверх и просунув в сгиб голову, он поцеловал Тоню. Губы ее дрожали. «Вот оно!» — радостно подумал он и тотчас же понял, что ошибся.

— Как… тебе… не стыдно? — потрясенно пробормотала она. — Так все хорошо было…

Он засуетился в последней, отчаянной попытке спасти положение.

— Убирайся прочь! — как и в прошлый раз, сказала она, да так сказала — решительно и властно, — что он, к великому своему удивлению, немедленно вскочил и, почему-то вспомнив о своем армейском начальнике, который умел и сказать, и взглянуть так, что любой тут же вытягивался в струнку, вышел из комнаты Тони и очутился на своем диване, почти не понимая, что же произошло. Несколько минут пролежал он совершенно безучастный к чему бы то ни было, с каким-то странным, пустым спокойствием в душе.

Затем его словно прижгло раскаленным железом: «Меня-а? Как распоследнюю дворнягу? За что-о?.. Ну, погоди, Тонечка, погоди, ягодка-а… Сломать бы чего… Избить бы…»

Анисья Деевна не храпела — проснулась, наверно. Зашелся в надсадном кашле Юрий Алексеевич.

«Общественник. Угробил свое здоровье. А что имеет? Небось из своих Андом ни разу не выползал».

Соболев, как наяву, увидел своего отца, кряжистого, ухватистого, с цепким, как бы приценивающимся ко всему взглядом. Вот кто умеет жить! Из двенадцати соток приусадебного участка тысячи выколачивает, а дай-ка ему волю!.. Так не дадут… У него эта толстощекая Анисья на цырлах бы бегала…

По улице кто-то проскрипел подошвами.

«Старался целый день, давил свое самолюбие… Дур-рак! В Андомах этих двадцатый век через сто лет наступит… А может, зря я так-то? Девка же будте-нате. И образование, и красота. Взять да и привезти ее в Смоленск: вот вам, папаша, личный агроном, интенсифицируйте приусадебное сельское хозяйство…»

Соболев даже привстал с подушки от такого неожиданного направления мысли. Попробовал представить отца и Тоню под одной крышей… и отвалился обратно на подушку. Не монтировались они друг с другом.