Василий Ермаков - Мотив

Кошмарный был год. С ночными бесконечными разговорами, когда она, приглушив все, что творилось в душе, умоляла мужа сказать всю правду, какая бы горькая она ни была, а он только усмехался и с любопытством, как на чужую, смотрел на нее, отчего она догадывалась о правоте Анны Васильевны, но не желала сознаться в этом. С неистовыми взрывами исступленной любви к нему и тяжелой, изнуряющей ненависти. С округленными страдающими глазами дочери и, наконец, с откровенным, как обухом по голове, признанием мужа. С самоуговорами смириться, оставить все так, как есть: не я, мол, первая, не я и последняя, все мужчины такие, если не ради себя, то ради дочери. С мучительно, но неукротимо вызревающим равнодушием к мужу, к тому, что уже прошло, и к тому, чему предстояло еще быть. Ничего становилось не жаль. Жалко было только, что канула молодость. Пообещала что-то, чем-то поманила и исчезла. Отстала незаметно где-то, а где — и не вспомнить. Хотелось, правда, как-то перечеркнуть те двадцать лет — теперь уже постылые. Но сорок лет — это сорок лет…

И к тому же дочка все еще живет с отцом. На семейном (о, господи!) совете решено было, что она завершит свое среднее образование в той самой школе, в которой она его начала.

Родители Ирины Петровны — потомственные преподаватели иностранных языков — занимали тихую, тесноватую и темноватую, но неотразимо уютную квартиру на спокойной, отдаленной от суетного центра, улице профессора Попова. Отец умер так давно, что Ирина Петровна и помнила-то его смутно, как сквозь туман или как мутное, непроницаемое для звуков стекло, даже фотографии с пожелтевшими от времени, крошащимися краями не помогали вспомнить его более отчетливо. Мать же, бойкая, подвижная, восторженная, во все, что ни говорят и ни пишут, верящая старушка, еще жила и даже преподавала. Не в институте, не в техникуме и не в школе. Ее приглашали в частные дома — давать уроки отстающим ученикам и ученицам. Сметливая, наблюдательная старуха неизменно впадала в ужас от нашего низкого, почти примитивного уровня преподавания языков в школах. Сплошная самодеятельность, обучение наобум, как бог на душу положит. Но каждая учительница, с кем ни побеседуй, уверена, что только она, и никто другой, владеет тайной правильного произношения, и это-то сильнее всего выводило из себя опытного, видавшего виды преподавателя.

Впрочем, чего иного можно ожидать от «француженок» или «англичанок», если они лишены возможности общаться на избранных ими для преподавания языках с хозяевами этих языков. Канули в прошлое времена, когда поездки «инъязычников» за границу всячески поощрялись. А у школьников, у этих задерганных, не понимающих, за что они подвергаются таким мучениям, мальчишек и девчонок, у них какие перспективы? Промчаться раз в жизни «галопом по Европам» в составе какой-нибудь туристской группы?.. Так для какого рожна, спрашивается, им языки?..

Ирина Петровна унаследовала таланты родителей: свободно говорила, читала и писала на четырех — французском, английском, немецком и испанском — языках, и в НИИ, где она работала лаборанткой, переводила на русский статьи из зарубежных научных журналов.

О, родительская квартира — тихая и надежная пристань! Еще не известно, решилась ли бы она, Ирина Петровна, так круто изменить течение своей жизни, если бы не была уверена, что здесь ее примут, успокоят и выходят, если бы не шмыгала тихой беленькой мышкой ее старенькая мать. Всю-то жизнь она прокопошилась со своими языками, ни от кого ничего не брала, зла не делала, незаметной была, и кажется, что она и в самом деле превратилась в мышку, в деятельную, неунывающую, но мышку, — но почему же при взгляде на нее не возникает даже намека на скорбное ощущение о напрасно прожитой жизни? Напротив. Возникает уверенность, что если кто и жил по-настоящему, так это она, эта старомодная старушка, обожавшая пользоваться допотопными шляпками с перьями и вуальками, шалями и даже лорнетом. В лорнет она пристально и строго рассматривала изысканно завершенные цветы-камнеломки в цветниках Ботанического сада, который посещала каждый день…

Ботанический сад. Он был рядом, по другую сторону дома, через улицу. Вот куда стоит пойти в теперешнем бесчувственном, амебном состоянии. Еще вчера, по приезде из военного городка, Ирина Петровна подумала об этом. Поманило что-то из давнего, почти забытого, смутило душу.

Выпив чашку крепкого ароматного чая — только дома и получался такой вкусный чай, — Ирина Петровна надела легкий светлый плащ, поправила перед большим, в рост человека, зеркалом пышные еще, каштановые волосы, очень серьезно переглянулась со своим отражением и вышла на площадку. Старый, поскрипывающий и вздрагивающий лифт спустил ее с пятого этажа на первый.

Стоял тихий, серенький, теплый день середины мая. Пахло влажной землей, клейкими листочками тополей, сыростью — сеялся, как сквозь самое мелкое ситечко, обыкновеннейший, добродушнейший ленинградский дождик.

Ирина Петровна направилась было к центральному входу, чтобы, купив входной билет, миновать величественный Главный корпус и углубиться в заднюю часть Ботанического сада с его уютными аллеями, маленькими прудами и горбатыми мостиками, с горкой, увенчанной беседкой, но тут ей вспомнилось, как еще школьницей, а затем и студенткой она вместе с подругами (и не только с ними!) проникала в сад через лазейку в ограде со стороны Карповки, тогда еще грязной, не забранной в гранит речонки, и решила теперь повторить то, что когда-то казалось ей само собой разумеющимся.

Но увы: вокруг сада была сооружена новая крепкая ограда. Навсегда исчезла та лазейка, в которую можно было нырнуть от любых житейских огорчений. Нырнуть и очутиться в зеленом раю, где щебечут птицы, отблескивают, как зеркала, темные пруды и где никто и никогда (кроме разве дежурного милиционера, но его так легко разжалобить) не достанет тебя.

Но не могло же такого быть, чтобы не оказалось вообще никакой лазейки. Или нынешняя молодежь не так предприимчива и дерзка, как та, которая давно повзрослела и остепенилась? По-настоящему разволновалась Ирина Петровна, шагая вокруг Ботанического сада и внимательно изучая решетку. Справа наплывали на нее запахи масляных красок, бензина, скипидара и подгнившего подопревшего железа — вся Карповка забита была личными катерами. Возбужденные хозяева готовили свой юркий флот к летней навигации.

Ага, вот она, милая! Умно, тонко сработана. Металлические прутья оттянуты так деликатно, что незаинтересованный взгляд и не отличит этот зазор от других, не нарушенных, зазоров. Не ударила лицом в грязь нынешняя молодежь!..

Забыв осмотреться, Ирина Петровна шагнула к лазейке, легко продвинула в нее свое поджарое тело и очутилась в зеленом сумраке Ботанического сада… перед молоденьким милиционером, зачарованно таращившим на нее свои мальчишески наивные глаза.