Василий Ермаков - Мотив

— Извиняюсь, — сказала Ирина Петровна и полезла обратно.

Все так же тараща на нее глаза, милиционер задумчиво поднес к пухлым губам свисток и уже надул щеки, но Ирина Петровна остановила его.

— Ради бога не надо! — попросила она, вернувшись обратно в сад. — Возьмите штраф, выпроводите меня вон, только не свистите!

— А такая… представительная дама, — упрекнул милиционер и вдруг смягчился: — Ладно уж. Гуляйте на здоровье. Будете выходить, купите билет? Не подведете?.. Здравия желаю…

И приложил ладонь к козырьку молодцеватой фуражки. Машинально Ирина Петровна сделала то же самое и тут же сообразила, что поступила нехорошо, неблагодарно. Она растерялась, засуетилась, заизвинялась и, наконец, углубилась в одну из поджидавших ее аллей.

Дорожки и лужайки были заботливо подметены, а земля под деревьями разрыхлена граблями, и в саду уже дружно и напористо зеленела ласкающая глаз молодая трава.

Аллеи были короткие, и Ирина Петровна неспешно переходила из одной в другую. Легко стало и не думалось ни о чем. Ни о загубленной, как казалось, жизни, ни о том, что будет дальше, ни даже о дочери… Но то, далекое, девичье, что было вызвано лазейкой, все же шевелилось, волновало и тревожило. Давным-давно среди этих дубов, кленов и лиственниц случилось что-то такое, что просило вспомнить о себе, вспомнить и, быть может, посмотреть на него другими глазами, не так легкомысленно, как тогда, когда ей было всего лишь девятнадцать, ну от силы двадцать лет и когда этот небольшой парк на полном серьезе казался ей одним из самых удивительных, самых надежных вместилищ счастья. А какие голубые туманы пронизывали его ранними утрами и каким пронзительным холодком тянуло с Большой Невки…

Но что же беспокоило ее, что?.. Что-то, связанное с Эмилем. Но что? Никак не ухватить, никак не вспомнить. Да и, признаться честно, не хотелось вспоминать, стыдно чего-то было. Будто бы соглашалась взять то, что когда-то было отвергнуто напрочь…

Нет, Эмиль-то всегда — теперь уже незачем скрывать это — присутствовал в ее жизни. Бывало, что она забывала про него, не вспоминала месяцами, а то и годами, и все-таки жило в ней то, что она, будучи причастной к науке, называла «эффектом Эмиля».

Какие честные, доверчивые и преданные были всегда его глаза, невозможно вспомнить без улыбки. И нижняя челюсть слегка опадала перед тем как он начинал говорить. Она даже передразнивала его в этом, но он никогда не обижался. Он вообще, кажется, лишен был способности обижаться.

Эмиль, Эмиль, — как часто подшучивала она над его смешным, как ей казалось, именем, — где ты сейчас? Счастлив ли? Почему ты оказался тогда таким робким?..

Лет шесть назад одна, случайно встреченная на Московском вокзале, школьная подруга сообщила, что Эмиль жил в Перми, работал режиссером на студии телевидения, что разошелся с женой, выпивает. «Закладывает», выразилась подруга. А не так давно, год-два назад, Ирина Петровна краем уха слышала, будто Эмиль опять перебрался в Ленинград. Но, выбитая из колеи своими семейными неурядицами, она не поинтересовалась, правда ли это. Да и не хотелось никому, а Эмилю тем более, показывать свои болячки.

Как он вломился к ним со своею маленькой, чванливой, беременной женой! Это случилось через три… нет — четыре года после того, как она, Ирина Петровна, вышла замуж, и у них с Неплоховым все еще было так хорошо, так благополучно, что и предположить невозможно было, что когда-нибудь станет плохо.

Эмиль опекал свою жену, любовался и гордился ею, но Ирина Петровна, тогда еще просто Ирина, безошибочно почувствовала, что все это он делает для того только, чтобы как-то уколоть ее, показать, что и он счастлив в личной жизни, да, счастлив. Но он не был счастлив, а только уверял себя в этом. Как можно было быть счастливым с этим смазливым существом, возомнившим себя подругою будущего великого человека, и оттого капризным, кокетливым, назойливым и бесцеремонным?.. До щемящей сердечной боли Ирине Петровне стало тогда жаль Эмиля, и в ней о п я т ь мелькнуло какое-то горькое раскаяние, ощущение какой-то нелепой ошибки — кого? В чем?..

Первый раз это ощущение коснулось ее в тот вечер, когда кончилась надоевшая свадьба, и она, смертельно уставшая, сбросив фату и подвенечное платье, свалилась в постель и долго в полусонном состоянии ждала Неплохова, и он пришел, и, радостно сияя глазами и сунув руки под одеяло, где трепетало и горело ее тело, удовлетворенно сообщил, что подарков гости нанесли столько, что стоимость их перекрыла расходы на свадебный стол…

Только сейчас, через двадцать лет, в этой безлюдной и туманной аллее волна омерзения и стыда облила Ирину Петровну с ног до головы. Все правильно в том, что случилось потом, после этой ночи! Все! Все! Все!.. Иначе и не могло быть. Все кончилось тем, чем должно было, обязано было кончиться. И незачем искать какие-то тонкие для себя оправдания, винить кого-то, кивать на веяния века. Двадцать лет назад своими руками был подписан приговор своему будущему, и приговор этот абсолютно справедлив.

Дождик сеялся как запрограммированный — не усиливался и не выказывал желания прекратиться. Он освежал разгоряченное лицо, его смутный шелест в молодых листьях деревьев успокаивал, настраивая на неторопливый лад, на неспешные размышления. Легко дышалось.

Из свежей лоснящейся травы выглядывали таблички с названиями видов деревьев и кустарников, хорошо прижившихся в земле Аптекарского острова. Одно деревце чем-то сразу же привлекло к себе внимание Ирины Петровны.

— «Плакучий ильм», — вслух прочитала она, и тотчас же в ее голове высветился один из радостнейших эпизодов ее жизни. Она вспомнила все.

Однажды — подумать только: двадцать один год назад! — они бродили с Эмилем в этом парке, и их застал внезапный, сокрушительный, шальной ливень. До беседки было неблизко. Да и в ней толпились люди, а им, Ире и Эмилю, хотелось быть только вдвоем. И на свое счастье они увидели рядом необычное деревце, ветки которого пластами ложились одна на другую, образуя прочную кровлю из ребристых, как бы мелко гофрированных листьев, под которую они и нырнули.

— Плакучий ильм, — сказал тогда Эмиль и добавил: — Погоди. Пройдет дождь, и я покажу тебе чубушник Лемуана.

Сказав это, он посмотрел на нее, а она на него, и они вдруг так крепко прижались друг к другу и так… поцеловались, что было просто невероятным, что после этого ничего не случилось: не заплясали деревья, не запели пруды, не засияло солнце…

И вот теперь дальним эхом простые слова Эмиля отозвались в ее душе. Ирина Петровна долго смотрела на деревце, приютившее их под своей незатейливой кровлей двадцать один год назад. Как изменилась она за эти годы! Как, должно быть, изменился Эмиль! А деревце почти такое же…