Василий Ермаков - Мотив

— Вы по моему звонку? — убито спросил он, страдая, что теперь ему надолго придется оторваться от стола, от стопки бумаги.

На него посмотрели с любопытством, словно ожидали увидеть совсем другого, должно быть, более солидного, человека.

— А это вы звонили?

— Да, я. Как вы меня разыскали? Я же не оставил вам своих координат.

— Ну, узнать адрес по телефону — пустяки.

— Но я же и телефона не оставил! — упрямился Кусов, сам не понимая почему и загораживая проход в квартиру.

— Да позвонили же… Пройти разрешите?..

Заранее извинившись за беспорядок, Кусов провел мужчин в свое логово. По пути он осторожно поинтересовался, чем была заколота девушка. При этом его покорежило — он представил себя в шкуре убийцы. Ничего более омерзительного, чем это, он не испытывал еще в своей жизни.

— А вы не знаете — чем? — чуть недоуменно спросили у Кусова, и он с необыкновенной чуткостью к любому слову ли, жесту ли, неожиданно ощутившейся в нем, понял, что эти люди, возможно, его же и полагают убийцей. «Убивцем», — вдруг поразило древнее слово. Убивцем, решившимся на повинную. Он едва не разразился злым и радостным смехом. Все кипело внутри его, подначивало, звало к какому-то немедленному и активному действию. Он спросил настойчиво:

— Шилом?

— Так точно.

— Я так и знал. Ах, он сволочь! Ну, погодите же!..

На него взглянули как на чокнутого. Он поведал им все: как стоял у окна, потрясенный очередным отказом из редакции, как появились в сквере старушки-шепотушки («да вон они и сейчас там и даже, кажется, тоже вам звонили»), как подкатили коричневые «Жигули», как из стоматологической поликлиники вышла удивительно стройная девушка с тяжелыми каштановыми волосами… А номера у автомобиля были заляпаны снежками. И антенна верхним концом притянута к нижнему, этак пижонски сложена вдвое наподобие жокейского хлыста…

Затем Кусов наблюдал, как фотограф снимал отпечатки протекторов коричневых «Жигулей» на примятом сугробике у поребрика, как что-то уточнялось и измерялось, слушал, как старушки гимназистки, вежливо поправляя одна другую, подробно излагали почти то же самое, что изложил он несколькими минутами раньше, слушал и наблюдал, но пребывал при этом как бы в совершенно другой реальности, в другом измерении. Что-то слоилось, исчезало и наплывало перед глазами и в душе, никак было не уловить что-то… Кем была о н а? А о н?.. Какое бы счастье принесла о н а в дом какого-нибудь нормального парня… Ах, не то, не то-о!..

Надо бы поскорей за стол. Пусть начнут действовать и говорить персонажи. Только словом можно докопаться до истины. Только им, и ни чем иным. Сперва было слово. Слово одухотворило дело. Только одухотворенное словом дело имеет смысл.

Кусов не очень хорошо помнил свое пребывание в милиции. В пути старушки-гимназистки очень беспокоились, чтобы не стеснить его. В кабинете следователя Кусов подробно отвечал на все вопросы, но посматривали на него почему-то странновато. Нестерпимо хотелось домой, придвинуть к столу стул, сдвинуть на край посуду, зажать между пальцами карандаш… Будь что будет. И исключительно для самого себя. Очистить душу, восстановить в ней пошатнувшееся равновесие, утолить сострадание…

…Но сегодня ему работалось так, как работалось нечасто. Как тогда, когда он писал очерк о весенних учениях, об атаке своего дивизиона. Время от времени он вставал, подходил к окну и смотрел вниз. Сквер, живший в воображении Кусова напряженно и загадочно, выглядел скучно и бесцветно. Но кто знает, каких вещей насмотрелся он на своем веку. Назначают же именно в этом сквере свои ежедневные свидания старушки-гимназистки. Воспоминания о каких событиях бесследно канут для них, приди кому в голову убрать этот сквер?..

— Ну, погоди же! — неизвестно кому грозил Кусов и торопливо возвращался к столу.

Дворничихи, очистив крышу от снега, спустились вниз. Опять зазвучал смех и голос робкой Настехи…

1978 г.

Так хорошо было проснуться в родительском доме: ни грохота тягачей и грузовиков за тонкими железобетонными стенами офицерского дома в военном городке, ни на полную мощность включенного радиоприемника, ни бесцеремонного откашливания мужа, ни раздражающего шарканья его шлепанцев. Тишина глубокая, плотная, не в день и не в два устоявшаяся, с непривычки слегка тревожила, вызывала ощущение заброшенности, ненужности. Собственно, от этого ощущения Ирина Петровна и проснулась. Квартирные звуки — капли из слабо зажатого водопроводного крана, вкрадчивое потрескивание спиралей в электрических лампочках, бормотание охлаждающегося пара в батареях отопления — лишь усиливали это ощущение.

Да, хорошо проснуться в родительском доме. Даже и после того, как у тебя был уже свой собственный дом. А теперь его нет. Жизнь как бы отбросила тебя на двадцать лет назад, на исходные рубежи, опять поставив перед тобой тот же неумолимый вопрос: ну, а что же дальше? — а у тебя нет уже ни неотразимого обаяния, ни ликующего здоровья, ни быстрого, как бы самого себя обгоняющего тела, ни — главное — той непоколебимой уверенности, что все пойдет так, как захочешь — стоит только решить. Годы перевалили за сорок. Не так давно, но перевалили, и ты не молоденькая девчонка, а обманутая жена.

Заброшенность и ненужность. И опустошенность, будто все из души выгребли. И простенькое заманчивое желание жить как будет житься: устроиться на спокойную работу, смотреть новые фильмы, коротать вечера перед телевизором, ходить в гости к подругам (желательно, к таким же одиноким) и принимать их у себя, стареть и незаметно вообще сойти на нет.

А почему бы и не так? По-разному ведь живут люди, кто как зарабатывает и съедает свой хлеб. Жизнь одних от начала и до конца наполнена событиями — большими и малыми — успевай только поворачиваться. У других же она бедна ими, течет вяло и ровно, и если это течение неожиданно прерывается, то, оглянувшись, и вспомнить нечего.

Ну что, в самом деле, есть вспомнить офицерской средней жене? (Средней потому, что майорской.) Ее муж, теперь уже бывший, так сумел поставить себя, что ей даже не довелось, в отличие от своих подруг, таких же, как и она, офицерских жен, поколесить по стране, повидать Север и Юг, Восток и Запад. На праздничных застольях ей не приходилось кричать кому-нибудь:

— А помните, как однажды в Туркмении?.. — или: — А вот когда мы служили на Сахалине!..

Для нее все те двадцать лет были почти одинаковы, и только последний, когда она узнала, что муж изменяет ей, резко выделился из обычной череды — недоумением, обидой, горьким, саднящим душу вопросом: за что?.. Отчаянными попытками убедить себя, что все это чепуха, что ничего такого не было и быть не могло и что соседка по лестничной площадке капитанша Анна Васильевна нарочно сталкивает ее, Ирину Петровну, с мужем, сообщая ей, что заведующая гарнизонным продмагом Вера Ходункова в открытую хвастается, что майор Неплохов вот-вот бросит свой «гербарий» — так Вера прозвала якобы худеньких Ирину Петровну и ее дочь Катю — и переедет со всей обстановкой к ней.