Василий Ермаков - Мотив

Не год и не два своей жизни отдал Неделяев кино, но так и не мог взять в толк, какое отношение к его делу имеют все эти личные дрязги между «нашими» и «теми». Ему не раз казалось, что все это для того лишь придумано, чтобы заморочить, измотать, лишить воли к труду людей честных и талантливых, пытающихся и жить нормально, и делать хорошие фильмы — таких вот киноработяг, как и он сам. Бывало, ему хотелось возмутиться, оборвать болтовню, потребовать дела, а не интриг, хлопнуть, наконец, дверью…

А что потом? Они, эти интриганы, знают, как повязать неугодного. Ну, раз хлопнешь, ну, два. А в третий раз уж и хлопать не придется, его может не быть, и куда ты денешься, если только и умеешь, что снимать фильмы, да и, несмотря ни на что, любишь это странное занятие, полагаешь его наилучшим из существующих на земле.

Как-то незаметно, фильм за фильмом, он свыкся с мыслью, что создать шедевр, который бы раз и навсегда вписал его имя в историю кино, ему не дано, что Эйзенштейна из него, как говорится, не получилось, и потому его удел — снимать фильмы на любую тематику, «болты в томате», лишь бы не сидеть в простое, что хуже любой каторги.

А ведь случались и взлеты, да такие, что ошеломляли не только его недоброжелателей, не раз ставивших жирный крест на его творческой карьере, но и его самого. Какие-то неведомые силы обнаруживались в его мозгу, все оказывалось возможным, все снималось, лепилось и складывалось как бы само собой, по какому-то мощному и дьявольски-загадочному наитию. Так было, когда он работал над «Академиком Павловским», над фильмом об Иване Пущине, друге Пушкина, так было и с последним его фильмом «Начальник строительства». Бедный он, этот фильм, несчастный. Какая страшная, несправедливая участь выпала на его долю. А казалось бы, все должно быть наоборот. Из жажды правды, из желания разобраться в том, что творилось в одной из ипостасей нашего текущего бытия, возник этот фильм…

У Неделяева опять потемнело в глазах, и засаднило в душе мучительное, донельзя унизительное ощущение стыда, когда он вспомнил, как кромсали его детище в одном из самых значительных министерств. Фильм получился острый. На конкретном примере — строительстве одной из крупнейших в мире ГРЭС — впрямую ставил вопросы, о которых в министерстве старались умалчивать: о неувязках в планировании поставок и неизбежной от этого, будто продуманной кем-то, бесхозяйственности, о некомпетентности во многих руководящих звеньях, о пренебрежении к достоинству рядовых тружеников — к их мнению, рабочему времени, быту и так далее, — и Госкино, стремясь избежать возможных для себя неприятностей, направило фильм, якобы на согласование, в это министерство. Ну, а уж там «согласовали». Сперва по фильму прошлась тяжкая, но небрежная длань самого министра. Затем засучил рукава его заместитель.

— Послушайте, — не выдержал Неделяев. — Да почему вы с таким неуважением относитесь к мыслям других людей?

— А вы свои мысли при себе держите! — отрезал замминистра и еще яростнее зачеркал фломастером по монтажному листу фильма. — Прочь это!.. А это?.. Туда же…

А на студии расправа над фильмом расценена была как неуспех режиссера Неделяева, его неумение совладать с современной темой. И тон задал директор студии. В его интерпретации никакой расправой, разумеется, не пахло, просто вышестоящие товарищи моментально разобрались, что от кого ждать следует. И была под шумок закрыта тема, которую Неделяев вынашивал и пробивал годы — об экологии человеческого духа, — и всплыла та, о которой так пылко, самозаводясь, болтал сейчас Дэн-Реебрович. Кажется, он убежден был, что имеет дело со своим безусловным единомышленником, а возразить ему не представлялось никакой возможности — слова сыплются так плотно, что не втиснуться между ними. Неделяев, размышляя о своем, давно уже не слушал его. Давешнее раздражение опять напомнило о себе, в этот раз куда сильней и настойчивей. Оно завладело им настолько, что никак нельзя было уразуметь, чего же добивается этот суетящийся человечек с подвижной, как у мартышки, физиономией и с совершенно неуловимым взглядом, чего он мельтешит, как мошкара перед освещенным окном…

Неделяев резко встал, буркнул что-то неразборчивое и вышел, оставив Дэн-Реебровича с неоконченной фразой на языке и в состоянии крайнего, почти шокового, изумления.

Комиссия заседала в пресс-зале НИИ. Что это был за НИИ, какими занимался проблемами — Неделяев так и не сумел уточнить, и этот непроясненный пунктик зудил в голове как заноза, занимал мысли не меньше, чем предстоящее обсуждение сценария.

Дэн-Реебрович, настороженно посматривая на Неделяева, ввел его через задние двери, откуда сразу же ошарашивала громадность этого великолепного зала с мраморными колоннами, с массивными бронзовыми люстрами, с наглухо зашторенными окнами — зала, рассчитанного на многолюдные, в сотни, а то и в тысячи человек, собрания. Сейчас же за обширным старинным столом, накрытым голубым бархатом, копошилась кучка людей, человек в двадцать пять, и Неделяева поразила ничтожность повода для того, чтобы вторгнуться в это помещение. А между тем эти двадцать пять человек и были члены комиссии, и от каждого из них зависела как судьба сценария, так и судьба самого Неделяева на ближайшие полгода.

Выделялась председательница — крупная властная старуха с седой куделью некогда пышной шевелюры, с голубыми, как у врубелевского Пана, глазками, с широкими, статными еще плечами. Было в ее осанистом облике что-то неистребимо рабфаковское — такое, что обожали изображать художники двадцатых годов, Самохвалов, например.

Серебренников, в блестящей лысине которого отражались и огни люстр, и Амуры и Психеи, парившие на расписанном потолке, и Вера Павловна сидели за приставным столом и что-то сосредоточенно писали. В этой своей сосредоточенности они до смешного копировали друг друга, стали похожими. В профиль Вера Павловна выглядела ничуть не хуже, чем в фас, а мягкие линии ее тела прельщали еще сильнее.

Заметив приближающихся из глубины зала Дэн-Реебровича и Неделяева, Серебренников что-то почтительно шепнул председательнице, повернувшись к ней всем корпусом, и та, неприязненно взглянув на подходивших, склонилась над своими бумагами, изобразив, приступ деловитости.

Вера Павловна, задержав ручку со стальным пером над бронзовой чернильницей, ободряюще оглянулась на Неделяева, обдав его сияющим, доброжелательным взглядом. Мила она была нестерпимо. Плохо, что, кажется, и она уверена, будто он, Неделяев, прямо-таки мечтает, чтобы этот ублюдочный сценарий был принят. А ему все равно. На его век «болтов в томате» достанет.

— Сегодня у нас сценарий «Одна треть жизни», — ироническим тоном оповестила председательница, воткнув карандаш в кудель волос, и потрясла шестьюдесятью страницами сценария. — Одну треть своей жизни проводит рабочий человек на своем рабочем месте. Значит, ясно, о чем должна вестись речь. Все товарищи ознакомились с сим произведением?.. Кто выскажется первым?..