Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Ужасно сознавать, что все в этом мире случайно и случайность эта происходит с тобой.

Но когда я лежала в темноватой комнате, где оставил меня Рору, вне времени и жизни, происходило со мной лишь то, что я не знала, ни что происходит, ни что происходило раньше, потеряв счет времени, увлекаемая потоком зыбких образов и прошлых сновидений, странной вереницей, где одна картина порождает другую и кажется, вот-вот прольется свет и ты поймешь некий смысл, вечно ускользающий от тебя.

Когда уже стемнело, появилась старуха. Она опять предложила мне погадать, но я отказалась. Может быть, я желаю гри-гри , заклинания?

— Нет, — сказала я.

— Так не надо, значит, гри-гри ? — спросила она.

Я покачала головой.

— Ты кого-нибудь ненавидишь? — спросила она строго, напряженно вглядываясь в меня подслеповатыми глазами.

— Нет, — отвечала я.

— Не хочешь ли приворотного зелья? Нальешь ему в ром. Мужчина тогда на брюхе приползет, как собака приползет. И выть будет, просить, чтобы полюбила…

Я покачала головой.

— Так ты и не любишь никого? — спросила она, глядя на меня пристально и строго.

Я опять покачала головой.

— Тогда я для тебя зелье приготовлю, — заговорщически зашептала она. — Шесть долларов, всего шесть! — Она взволнованно засопела, забормотала что-то невнятное. — Выпьешь и полюбишь, сама на брюхе ползать будешь!

— Пошла вон! — крикнула я. — Уйди! Уйди, ради бога!

Она ушла.

Поспешив задвинуть дверной засов, я тут же выкинула в помойное ведро еду, что она принесла, словно эта еда была одним из колдовских ее снадобий — смесью мышиного помета, перемолотых крысиных желудков и еще бог весть чего. Я легла на койку с единственным желанием — раствориться в пустоте, стать ничем. Я и была ничем, ибо образы и картины, медленно разворачивавшиеся в моем сознании, были бессвязны и бессмысленны.

Потом раздался стук в дверь.

Приникнув к двери, я услышала имя: лейтенант Джонс . Голос казался знакомым, но это не был голос лейтенанта Джонса.

Я тихонько отодвинула засов, чуть приоткрыла дверь, и в щель, как тень, скользнул человек, раздвинув пространство двери и тут же вновь затворив его в мгновение ока, с легкостью фокусника.

Когда дверь закрылась, наступила темнота, потому что свеча была потушена и комната освещалась лишь слабым светом, падавшим из окон. Я не могла различить вошедшего. Я прошла к столу, слыша за спиной дыхание незнакомца, нащупала спичку и зажгла свечу. Затем я обернулась.

И в ту же секунду из пустоты, заполненной тенями моей прошлой жизни, возникла, явственно обозначившись, фигура — не тень, не видение, рожденное воображением и слишком пристальным вглядыванием в темноту потолка, а просто фигура невысокого, тщедушного, узкоплечего и слегка сутулого человека, с лицом морщинистым и темным и головой, казавшейся неестественно большой под белыми бинтами, намотанными наподобие тюрбана, — знакомый, до боли знакомый образ.

Внезапно я узнала его. Шэдди! Должно быть, это старый Шэдди, Шэдрах, голова у него в тюрбане из бинтов, потому что его избили и увозят в повозке торговца живым товаром. И все это из-за меня, из-за того, что когда-то очень давно я наябедничала на него отцу, сказав… что? Что сказав? И его избили, проломили ему голову, а сейчас он вернулся, чтобы показать мне свои раны. Все это пронеслось в сознании молниеносной вспышкой, пока я стояла так, еще не придя в себя от пустоты одиночества.

— Чего глядишь, словно я привидение? — раздался голос.

Я не могла произнести ни слова.

— Я пока еще живой, — продолжал голос.

Ни шевельнуться, ни ответить я не могла.

— Хоть подонки эти и старались вовсю, — произнес голос, и рука, потянувшись к тюрбану, осторожно коснулась бинтов.

— О! — охнула я.

Это был Джимми.

— Идем, — сказал он. — Нам пора сматываться.

— Где он? Где Рору?

— Лейтенант Оливер Кромвель Джонс? — поправил меня Джимми.

— Где он?

— Прячется, — сказал Джимми. — И нам пора туда же.

Я собиралась задать очередной вопрос, но он схватил меня за руку со словами:

— Идем! Нам удирать надо! Может, они его и поцарапали маленько, но он жив, а коли так, то лучше делать, как он велит, — говорил он, одновременно увлекая меня к двери и за дверь, прикрывая ее за нами другой, свободной рукой, оставив свечу догорать без присмотра.

Не отпуская моей руки, он провел меня к перекрестку, остановился на углу, огляделся и, завернув за угол, сказал:

— Влезай!

Там стоял старый кабриолет с двумя лошадьми и сидевшим на переднем сидении возницей. Я стала было карабкаться на заднее сидение, но Джимми сказал:

— Давай вперед. Я править буду, а ты давай вперед.

Я повиновалась, а человек слез, после чего устроился на заднем сидении. Джимми взял поводья, и мы тронулись.

— Куда мы едем? — спросила я.

— Туда, где он отлеживается, — сказал Джимми.

— Он ранен? — спросила я.

— Его так просто голыми руками не возьмешь, — ответил он.

— Ему плохо?

— Увидишь, — сказал он.

Видимо, продолжать беседу он был не склонен. Он сидел очень прямо, держа наготове хлыст и умело шевеля поводьями, направляя кабриолет по ракушечнику мимо домишек, мерцающих огоньками, дымящих трубами в этот вечерний час, споро шурша колесами по дороге, как было привычно ему еще с тех пор, когда он правил экипажем Хэмиша Бонда.

Улица была пустынна, пока мы не наткнулись на первый патруль. Патрульные направились к нам четко чеканя шаг — четверо солдат и позади офицер. Уличный фонарь сзади освещал их фигуры. Джимми сбавил скорость, и я смогла разглядеть их лица — черные лица, и блики света на штыках винтовок, и глаза, устремленные прямо на нас — у всех четверых, кроме офицера, тоже черного, — внимательно нас оглядывающие.

Джимми ловко вскинул руку, отдавая честь.

— Сорок второй теннессийский прибыл! — отрапортовал он.

И я чуть не вскрикнула: «Да это же часть, которой командовал Тобайес!»

Офицер тоже отдал честь ему в ответ, и мы проехали мимо патрульных, и четкие шаги их по ракушечнику замерли вдали. Не оборачиваясь, Джимми дернул головой в сторону патрульных.

— Наши, — заметил он и повторил с горечью: — Наши… Глядишь, помогли бы нам, так все по-другому бы вышло… Да… Но эти белые подонки разве допустят…

— Они из Сорок второго теннессийского? — спросила я.

— Они нет. Это я там служил.

И я чуть было не сказала: но тогда ты должен знать моего мужа, майора Сиерса.

— Служил, — произнес он, — когда мы из болот вышли. Рору вывел нас то есть…

— Так, значит, ты был с Рору?

— С лейтенантом Оливером Кромвелем Джонсом, — поправил меня Джимми. — Он прервался, понукая лошадей, затем продолжал: — Да, я сбежал к нему, взял лошадь — и был таков, когда она так меня обидела. Да… — Он взмахнул кнутом. — Да… Целовались-миловались, любовь была, и вдруг, как гром среди ясного неба, она в постель к нему перебежала… Да… Он приезжает в усадьбу… Старик настоящий… куда ему любовью-то заниматься… старый, больной насквозь, а она в постель к нему перебежала…