Роберт Уоррен - Воинство ангелов

— Да к кому? К кому в постель? — недоуменно спросила я.

— К Бонду, сукину сыну этому, — ответил Джимми и сплюнул. После чего погрузился в молчание и созерцание длинной улицы, по которой ехал наш кабриолет.

Вдали на улице показалась идущая по тротуару человеческая фигура.

Мужчина, и, судя по походке, немолодой, шел впереди. Мы быстро его нагнали. Бедно одетый, он нес в руках маленькое ведерко — похоже, рабочий, задержавшийся на работе. Поравнявшись с ним, мы подъехали ближе.

— Добрый вечер, мистер, — сказал Джимми.

Человек поднял голову. Джимми качнул своим тюрбаном, угодливо, преувеличенно кланяясь. — Мистер, — повторил он и осведомился, который час.

Человек ощупью нашел часы. На улице было темновато, и он наклонил голову в картузе, чтобы разглядеть циферблат. Голова его была как раз под Джимми.

Все произошло с удивительной быстротой. Одним движением Джимми перехватил рукой свой хлыст и с силой опустил рукоятку — судя по звуку, очень тяжелую — на склоненную голову незнакомца.

Тот упал, не издав ни звука.

Это заняло не больше секунды. Я даже не успела вскрикнуть. Я только открыла рот, а Джимми уже кинул хлыст нам под ноги на днище кабриолета и, сильно ухватив меня за кисть, слегка вывернул руку.

— Заткнись, — приказал он.

Впереди, шагах в тридцати перед нами, из боковой улицы вынырнул патруль — восемь солдат и офицер. Мы подъехали к ним. Джимми все не оставлял мою руку, продолжая тихонько ее выкручивать. Приблизившись, мы увидели, что и второй патруль — негры, включая и офицера. Отпустив мою кисть, Джимми, осклабившись, отдал честь.

— Вечер добрый, джентльмены, вечер добрый! — сказал он и вполголоса, доверительно наклоняясь к солдатам, проговорил: — Мы там вам посылочку оставили, джентльмены!

Офицер поглядел туда, куда указывал Джимми.

— Тот парнишка даму оскорбил, вот эту даму, — продолжал Джимми. — Эта дама — цветная. При таком свете и не скажешь. Но она цветная, самая настоящая, джентльмены.

И повернувшись ко мне, он положил руку мне на колено со словами:

— Ведь правда же ты цветная, милочка?

— Проезжайте, — сказал офицер.

— Сорок второй теннессийский отбыл! — певуче выкрикнул Джимми, и мы тронулись, оставляя позади страшную картину.

Джимми тихонько посвистывал сквозь зубы, и зубы его поблескивали во мраке.

— О, зачем же ты это сделал! — воскликнула я.

Перестав посвистывать, он поглядел на меня.

— Почем мне знать зачем? — сказал он. — Разве знаешь? Делаешь, и все тут. Господь знает, а ты и не знаешь совсем.

— Он же тебе никакого вреда не причинил, — сказала я.

— И не причинит, — произнес он, — ни он сам и никто из его роду-племени.

Отвернувшись, он прищелкнул языком, погоняя лошадей, после чего возобновил посвистывание.

— Он домой шел, — сказала я. — Шел домой с работы, а ты…

Резко вскинувшись, он повернулся ко мне.

— Гляди, — бросил он. — Сюда гляди!

Он дотронулся до бинтов на голове.

— Гляди, как меня изукрасили! Может, от меня им был какой вред? Не было. А они вот как меня изукрасили. Старого Джелли застрелили, а он сдаться хотел, а они его прямо в живот, наповал. А Толстому Джеку они брюхо саблей проткнули, а тот тоже сдаться хотел. А Рору не сдавался ни за что, у него уж и патроны кончились, так он голыми руками… Его ранили в плечо, всего исколошматили, весь порезанный, избитый, рука как плеть висит, а он все воюет, но мы вытащили его, вынесли, уложили тех, кто гнался за нами, спасли. Так думаешь, помогло? Солдат черных белые джентльмены так и не пустили…

Я почувствовала озноб. Озноб и холодный пот. Выплыло лицо Тобайеса, белое, искаженное, мучительно искривившиеся губы что-то говорят, убеждают… О, ничего, ничего не вышло! Все было напрасно!

— Белые джентльмены… — сказал Джимми и сплюнул.

Мы проехали, наверное, еще с полмили, уже оставив позади городские строения, когда Джимми прекратил наконец это свое мерзопакостное посвистывание.

— Ты знаешь, кто был этот Оливер Кромвель, а? — спросил он.

Я не ответила, так скверно мне было.

— Это джентльмен был такой, — сказал Джимми, — давно, еще за морем, он белых убивал!

Словно издалека я услышала свой голос, объяснявший, что Оливер Кромвель был белым.

— Хм… — пробурчал Джимми, — хм… — Он сплюнул. — Если это белый был, так чего же Рору взял себе его имя?

Мы все ехали и ехали к тому месту, где скрывался, отлеживаясь, Рору, он же лейтенант Оливер Кромвель Джонс, раненный в плечо, весь порезанный, избитый. Город кончился, кончились и последние окраинные домишки, и дорога была теперь совершенно голой и пустынной, пыльная дорога по краю залива, а рядом чернота поросших мхом кипарисов, столб бледной пыли позади на дороге и горячий, неподвижный, сладковатый гнилостный запах темных болот. Раз оглянувшись назад, я увидела, каким бледным кажется столб дорожной пыли по сравнению с чернотой кипарисов.

Из темноты перед нами вынырнул человек, вынырнул и встал на бледной дороге.

Джимми подъехал к нему, и человек взял под уздцы ближайшую к нему лошадь.

— Слезай, — приказал мне Джимми, и я повиновалась.

Сам он тоже слез.

Человек на заднем сиденье, за все эти часы не проронивший ни звука, спрыгнул на землю и пошел впереди. Незнакомец же сел на место кучера и взял в руки поводья.

Кабриолет заскрипел, сворачивая на узкую тропу, накренился, преодолевая канавы, заросшие травой, потом выровнялся и поехал, как мне показалось, в обратном направлении. На болотах прокричала сова.

— Идем, — приказал Джимми и двинулся в заросли кипарисов. Я пошла за ним. За мною шел тот, кто ехал на заднем сиденье.

— Ты наступила на что-то, — сказал Джимми. — Оно шевельнулось. Это щитомордник. — Он хихикнул.

Впереди обозначилось какое-то движение, показался огонек, потом луч света, коснувшись нас, метнулся в сторону, и в нем появились силуэты двух пирог у самой кромки залива.

— Лезь, — приказал Джимми. — Лезь в ту, что поближе.

Я послушно влезла в пирогу под направляемым невидимой рукой с берега светом потайного фонаря. Подгонявший меня Джимми сам влез в пирогу и оттолкнулся от берега. В абсолютной тьме мы чуть покачивались над черной гладью воды. Фонарь теперь погасили. Опять прокричала сова. Потом я услышала, как спутники наши садятся в другую пирогу и отталкиваются от берега.

— Мы за тобой, Синий Тоб, — сказал Джимми.

Вновь прорезался луч света и заскользил по черной воде залива, осветив на секунду причудливо изогнутые, вздыбленные корни допотопных кипарисов, огромные, в три человеческих роста, тени которых маячили над черной водой — бледные на фоне глухой черноты. Луч света отыскал место, где рукав дельты уходил дальше, в болота, и куда удалялась, мягко шлепая веслами, идущая перед нами пирога. Я слышала шелковистый плеск воды у ее кормы.