Роберт Уоррен - Воинство ангелов

A потом до меня донесся звук, непонятный, далекий, шедший не из дома. Я перевела дух. Под прикрытием кустов я обежала дом и, очутившись у черной лестницы, поглядела, что делается внизу, у подножия холма.

Вдали за службами — сараями и амбаром — в вышине среди сосен мелькал фонарь. Я бросилась вниз, туда, где лаяла собака, за угол амбара, и замерла от представшей передо мной картины.

Двое мужчин держали факелы из горящих сосновых веток. Другие, с винтовками, сгрудились вокруг. Поодаль кружком стояли темные тени — без сомнения, местные жители. Они глядели, глядели не сводя глаз. А в центре был Рору. Я видела его белую рубашку. Рору стоял возле толстой сосны и глядел куда-то вверх. Там была повозка, а на повозке громоздилось что-то. Я разглядела лежащий на повозке тюк хлопка. Но собака, как я понимала, лаяла не на этот тюк. Я чувствовала, что не могу приблизиться к повозке. Не могу, и все тут.

Но я приблизилась. И вот оно, хотя пока еще ничего и не произошло.

Вскрикнув, я бросилась к Рору, вцепилась в него. С криком: «Нет! Нет!» я трясла его, молотила кулаками по его груди и все твердила: «Нет! Нет!» Но он даже не перевел на меня взгляд, лишь схватил за плечо здоровой рукой и отстранил меня в сторону, по-прежнему пристально глядя на занимавшую его внимание картину. На черном лице его блестели бусинки пота, а глаза были задумчивы и сосредоточенны, и все мои удары не достигали цели.

Я перестала молотить его, перестала кричать «Нет! Нет!» — все равно он весь превратился в зрение, тело же его было подобно черному засохшему дереву, одиноко стоящему в поле, или обгоревшему столбу, и бить его было так же бессмысленно, как бить этот столб. Но взгляд его, устремленный вверх, вовлек в свою орбиту и меня. Как я уже сказала, я перестала молотить его грудь и тоже стала смотреть туда, куда смотрел он.

На тюке с хлопком стоял Хэмиш Бонд. Трости с ним не было, и он стоял неустойчиво, балансируя без опоры. Он был в ночной рубашке, заправленной в панталоны. Руки его были связаны за спиной, а на шее виднелась веревка, конец которой уходил куда-то в сосновую хвою, где плясали отсветы факелов. Это был Хэмиш Бонд и в то же время не Хэмиш Бонд. Его невозможно было узнать, так он переменился. Он выглядел совсем стариком.

Казалось, Хэмиш не замечает ни того, что руки у него связаны, ни веревки вокруг шеи. Он глядел прямо на меня, глядел внимательно, пытливо и печально.

— Ты, — сказал он, глядя на меня откуда-то издалека.

— О Хэмиш! — выкрикнула я. — Это я!

— Да… ты, — сказал он из печального своего далека.

И я опять бросилась к Рору, вцепилась в его рубашку и стала рвать ее с него, крича, умоляя.

И тут в мои крики и моленья ворвался смех — дикий, раскатистый хохот, заставивший меня моментально бросить взгляд туда, где на тюке с хлопком стоял Хэмиш, а над ним плясали отсветы факелов и метались тени сосновых веток.

Хэмиш Бонд смеялся, запрокинув голову, смеялся самозабвенно, в порыве дьявольской, презирающей всех и вся веселости.

Внезапно смех резко оборвался, и он взглянул мне прямо в глаза, словно только сейчас понял, кто я такая.

— Одни черномазые, — сказал он, и губы его искривились. — И ты тоже черномазая, — продолжил он и рассмеялся. — Миллион негров… купаться в неграх… — сказал он и спрыгнул вниз.

Удивительным было, что спрыгнул он вовсе не как калека, он спрыгнул легко, тем же быстрым, энергичным движением, каким ставил здоровую ногу на ступеньку ландо и заносил свое грузное тело надо мной, с веселой беззаботностью восклицая: «Что, испугалась? Испугал я тебя, Крошка Мэнти?»

Прыжок его был по-молодому легок, и в то же время это был прыжок старика, пожелавшего единым махом уйти, оторваться, отделаться от старых надоевших докучливых невзгод, мучительной изнуряющей доброты, от презрения к окружающим и к себе самому; пожелавшего сделать этот шаг к ослепительной свободе, всплеску боли на пути к тишине.

Собака возле повозки опять залаяла.

После того как это случилось, произошли перемены: рука Рору выпустила мое плечо, он молча отошел в сторону и сел на бревно возле кучи дров. Сначала взгляд его был устремлен вверх, потом он потупился, стал глядеть себе под ноги, на землю. Казалось, он отключился от всего происходящего.

Кое-кто из мужчин направился к коптильне и выломал дверь. Потом также взломали амбар, конюшню. Вскоре появился Джимми с лошадью, впряженной в хорошо знакомую мне двуколку. Привязав лошадь к дереву, Джимми подошел к Рору, тихо, покорно, словно ждал от него дальнейших указаний. Между тем мужчины сняли с повозки хлопок и теперь вели ее к службам. Местные — новые ли или же еще оставшиеся от прежних времен рабства — стояли поодаль очень тихо, стояли и смотрели.

Я тоже стояла неподвижно. За все это время я не шевельнулась. Словно жизнь моя подошла к концу, словно я умерла, и единственное, что было еще живо во мне, — это боль в груди.

Джимми тронул за плечо Рору. Тот медленно поднял на него рассеянный взгляд, затем поднялся, направился к двуколке. Джимми хотел подсадить его, но это было лишним. Рору не казался ослабевшим, но двигался он словно во сне.

Джимми подошел ко мне.

— Идем, — сказал он.

Я пошла за ним к двуколке, чувствуя, что и я тоже двигаюсь как во сне. Все исчезло, кроме ощущения тоскливой тяжести, гнета.

Джимми помог мне влезть в двуколку и жестом подозвал к себе больного мулата.

— Погрузите и к нам подгребайте, — сказал он.

Он вскарабкался в двуколку, потеснив меня, и взял в руки вожжи. Джимми был очень худым и много места не занял.

Отъехав от холма, на вершине которого стоял дом, мы свернули на дорогу, вившуюся по краю лесной опушки мимо западной стороны полей. Украдкой я поглядывала по сторонам. Ей-богу не знаю, явилась ли тогда у меня, оцепеневшей, мысль выпрыгнуть, кинуться во мрак. Возможно, и явилась, хотя я и не отдавала себе в этом отчета. Так или иначе, в ту же секунду рука Рору стиснула мое плечо. Испуганная таким его ясновидением, я бросила на него взгляд, но он не смотрел на меня. Он смотрел вдаль, в темноту, а рука его все так же крепко сжимала мое плечо.

Мы добрались до места, где дорога разветвлялась и был поворот к расположенной за лесом усадьбе Бойда. Здесь Хэмиш, сопровождавший меня и Приер-Дени, всегда поворачивал назад, предоставляя нам продолжать прогулку одним. Даже в темноте я узнала это место по тому, как сгущалась тьма в той стороне, где был лес. Мы въехали в лес, дорога стала ровнее. Джимми пустил лошадь идти как ей вздумается, и мы покатили во мраке.

Спустя некоторое время опять показалась луна, а мы опять свернули в поля. Было видно, что поля запущены, там и сям залиты водой.

— Дамба, — сказал Джимми. — Дамбу прорвало, а всем наплевать. Проехав еще немного, Джимми опять подал голос: