Роберт Уоррен - Воинство ангелов

— Однако ты это сделал, — заметила я.

— Нет, — сказал он, — нет. Я лишь приволок его туда, накинул веревку. Мне хотелось посмотреть, как это будет выглядеть, и показать ему, что я могу это сделать. И самому почувствовать, что вот, могу… И все-таки я, может, и не сделал бы этого.

— Но ты это сделал, — повторила я.

Он опять приподнялся и посмотрел на меня долгим взглядом.

— Нет, — сказал он. — Нет. Это не я, это ты сделала.

Я даже онемела.

— Да, — продолжал он, — тем, что появилась. Он бы не прыгнул, если б тебя не увидел.

Опять вернулся Джимми.

— Идем, — говорил он. — Идем!

Он тянул Рору за рукав, умолял. Казалось, он вот-вот заплачет.

Но Рору лишь говорил, что скоро поедет.

Тогда Джимми сказал, что сам поедет сейчас же. Не желает он, чтобы его сцапала боевая группа. И ждать не собирается.

Но ждать он все-таки остался. В холле, где его настигла пуля.

Он был ненамного старше меня, почти мальчишка, высокий, худой, с жестким лицом и беспокойным взглядом, с редкими усиками. Даже если б и показалась луна, я не смогла бы разглядеть его глаз, потому что на нем была широкополая шляпа. Но потом, когда, ухватив меня за плечо, он приказал мне подняться и идти с ним, я все-таки увидела эти глаза — узкие, как щелки, глаза, привыкшие, щурясь, вглядываться вдаль.

Опустив тогда взгляд, я заметила, что рука его, правая рука, державшая винтовку, была маленькой и изящной, слишком маленькой для его роста, и хорошей формы, и это удивило меня, потому что хватка у него, когда он схватил меня за плечо, была железной. Но сейчас, когда мы стояли, освещенные луной, рука его касалась моего плеча очень легко, и мы были похожи на влюбленную парочку, выбравшую местом любовного свидания романтические развалины дома, где можно без помех заключить друг друга в объятия.

Оттуда, где мы стояли, был виден холл, освещаемый неярким светом из задней гостиной. Мы сейчас глядели с крыльца, куда он вывел меня, крепко ухватив за плечо, через холл мимо безжизненного тела Джимми, громоздившегося на полу. Мы видели свет и слышали крики.

Когда раздался крик, я почувствовала, как рука его опять сильно сжала мне плечо. Он смотрел на меня, но я не могла различить выражения его глаз, скрываемых полями шляпы, но видела, как он облизнул пересохшие губы.

— Леди, — сказал он, — вот уж пять лет, как я в этом аду, привык и даже нахожу в этом вкус. Но вам это нелегко, леди…

Потом я услышала крик совы, фырканье лошадей.

Он сказал:

— Леди, думаю, некоторые из моих товарищей находят в этом вкус даже больше, чем я. Предлагаю вам следующее. Мне все равно, черная вы или белая, бегите, толкните меня хорошенько, сбейте меня с ног — это будет нетрудно, — хватайте лошадь и скачите без оглядки. Некоторые из моих товарищей люди грубые.

Теперь рука его на моем плече была легкой, как перышко.

— По вкусу им это не придется, но с ними я как-нибудь справлюсь.

Я сделала как он сказал. Оглянулась я всего один раз, когда была уже далеко и когда услышала выстрелы, крики и опять выстрелы. Наверное, это прибыли пироги. Я надеялась, что прибыли они вовремя, чтобы помочь. Помочь лейтенанту Оливеру Кромвелю Джонсу, а по-настоящему — Рору.

Моя тропинка круто шла в гору, неподалеку от дороги на Пуант-дю-Лу, но южнее — незнакомая лесная тропа, на которой я прежде не бывала.

Я ехала, а перед глазами все стояло лицо Рору, каким оно запомнилось мне.

Выстрел в холле должен был нас предупредить — это когда выстрелили в Джимми. Конечно, времени между этим выстрелом и их появлением в дверях прошло немного, но сколько бы ни прошло, мне показалось, что Рору вовсе и не пытался бежать. Прислоненным к столу стояло ружье, и, думаю, он вполне мог бы выстрелить здоровой рукой или хотя бы попытаться выстрелить. И пистолет у него был. Но он лишь ждал, ждал, чтобы они вошли, сколько бы времени это ни заняло, и они вошли.

— Вот он, — сказал один из вошедших, чернобородый мужчина, но еще прежде, чем он произнес это, ружья нацелились на Рору.

Рору слегка поднял голову навстречу направленным на него дулам, потом перевел взгляд на лица вошедших — взгляд медленный, пытливый.

Один из мужчин разглядел меня на полу возле ножки стола, в полумраке.

— Это еще какого черта? — возмутился он и наставил на меня ружье.

Это вывело меня из оцепенения. Известно, что, если пропустить электрический разряд через лапку дохлой лягушки, лапка станет дергаться, как у живой. Нечто подобное произошло и со мной — словно пропущенный через меня мощный электрический разряд вернул меня к жизни. Я порывисто вскочила, не из страха, а повинуясь какому-то более настоятельному чувству, вырвавшему у меня слова.

Слова эти были:

— Я не черная, не черная, это он заставил меня… Он!

Трясясь, словно под действием тока, я указала на Рору.

Когда я закричала, все взоры обратились ко мне. Теперь же все глядели туда, куда я указывала пальцем, — на Рору.

Рору чуть шевельнулся на диване, глядя на меня. За ним находилось большое зеркало, поцарапанное, треснувшее от пуль, затянутое серой паутиной. Рору глядел на меня, свеча освещала капельки пота на черном лице, глядящем из темной, мучительно-скорбной дали.

— Да, — сказал он усталым хриплым шепотом. — Она не черная. И правда, что это из-за меня, это я ее заставил!

Чернобородый повернулся к высокому парню.

— Уведи ее! — приказал он, и парень, стиснув мое плечо маленькой железной рукой, велел мне двигаться.

Вот как это было и вот какая картина стояла у меня перед глазами всю эту дорогу. Не думаю, чтобы мои слова могли что-то изменить: мужчины из отряда знали, зачем пришли.

Но самое странное, что слова мои были вызваны вовсе не страхом. Они вырвались у меня сами собой.

Перед рассветом меня охватила такая усталость, что трудно было держаться в седле. Лес кончился, и потянулись перелески, перемежающиеся кукурузными полями. Укрывшись в каком-то старом сарае на краю поля, я слушала ночь, а потом глядела, как наступает рассвет — синеватый, как снятое молоко, — как бледнеют звезды и какими неправдоподобно черными на синевато-молочном фоне кажутся верхушки сосен, словно тушью обведенные на рассветном небе, и все это время я не чувствовала ничего, совершенно ничего, ибо никакая пустота не сравнится с пустотой рассветного часа. Потом я заснула.

Проснулась уже днем. Разбудило меня топотанье лошади. Я поела зеленых кукурузных початков, запивая их водой из ручья, и чудо еще, что осталась жива после такого завтрака. К вечеру я нашла приют в хижине у местных жителей, сказав им, что я из Теннесси, приехала разыскивать брата, раненного при Шилохе и, как мне стало известно, отправленного в Луизиану. Рассказывая эту историю о бог весть когда раненном брате, которого мне вдруг понадобилось разыскать или чью могилу оросить своими слезами, я почти поверила в нее и умилялась собственной верности, разом перенесясь в другое измерение, укрывшись в кругу иных чувств и ощущений, пока вдруг не поняла, что именно эту историю велел мне рассказывать Хэмиш Бонд в новоорлеанском отеле, когда он прогнал меня из дома.