Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Он вытянул из-под рубашки шнурок со свистком, и слова мои заглушил его свист.

В наступившей затем тишине я глядела на него, а он, словно не замечая меня, ждал, пока, приподняв дерюгу над входом, в комнате не появилась фигура.

— Чего вам? — спросил Джимми.

— Собираться! — распорядился Рору.

— Но мы только-только приехали, мы… — начал Джимми, но Рору оборвал его резким, сердитым жестом.

— Собираться! — повторил он.

— Но зачем…

На это Рору, чуть подавшись вперед на койке, тихо спросил:

— С каких пор я должен испрашивать у тебя разрешения на то, что должен сделать?

Рассвело, но на болотах было сумрачно. С высоких кипарисов темной пеленой свисал мох. Мы плыли, как и раньше, по какой-то еле заметной протоке в кипарисовых зарослях. В передней пироге Рору и еще двое, потом я, Джимми и человек, ехавший с нами в кабриолете, а сзади еще две пироги. С корней деревьев в воду шлепались неуклюжие щитомордники. Раз на пригорке мы увидели белую цаплю — наклонившись вперед на немыслимо шатких своих ногах, она вытянула шею и, с громким хлопаньем крыльев рванувшись вперед, взмыла ввысь. Она летела перед нами — белая-белая над черной водой, темным мхом, свисающим вокруг.

Дважды мы останавливались, чтобы поесть. Ели в пирогах кукурузные лепешки и холодную свинину, запивая ее водой из фляжек, пущенных по кругу. Тогда пироги подплывали друг к другу. Ели молча. Рору полулежал на середине пироги, на лице его бусинками выступил пот, рубашка тоже была мокрой от пота и липла к телу. Раз я спросила его, как он себя чувствует. Он задумчиво посмотрел на меня, словно из дальней дали, потом дернул здоровым плечом.

— Ничего, — сказал он.

Почти весь день я проспала на днище пироги, лежа ничком и обхватив голову руками.

В сумерках мы сделали новую передышку — поели, напились тепловатой воды из фляжек. Гребцы легли на полчасика отдохнуть. Потом Рору взглянул на часы, и они, поднявшись без единого слова, вновь взялись за весла.

Болото постепенно отступало — заросли редели, деревья стали меньше, а мхи не такими густыми, кое-где показалась даже земля, виднелся подлесок, попадались сикаморы и другие деревья, стволы сикамор белели в сумерках.

Теперь это было уже не болото, а сырой лес с врезавшимися в него рукавами дельты. Наверху виднее стало небо. Зажглись звезды.

Очень поздно сделали привал, разведя костер. С рассветом опять двинулись в путь.

К полудню вновь сделали остановку. Я уже привыкла к однообразному чередованию рукавов дельты, болот и леса. Теперь мы очутились в лесу. Пироги вытащили на сушу и привязали к деревьям. Пошли пешком по узкой тропинке — впереди Джимми, за ним Рору. Вскоре послышался собачий лай. Мы вышли на поляну на холме. Джимми остановился и бросил через плечо:

— Вот тут.

Рору кивнул. Сойдя с тропинки, он пересек поляну и сел шагах в двадцати, прислонившись спиной к дереву. Все потянулись к нему. Сняв поклажу, опустились на землю. Некоторые, едва коснувшись земли, засыпали, подложив руки под голову. Я села спиной к дереву. Глаза Рору были закрыты, но не думаю, чтобы он спал.

Никто не произнес ни слова до самого вечера, когда устроили ужин. Но и за ужином все молчали — шевельнется один, потом другой прихлопнет комара. Потом кто-то из мужчин встал и стал собирать растопку и хворост для костра. Сложив хворост, он чиркнул спичкой.

— Если ты разожжешь костер, — раздался из темноты голос Рору — я выстрелю тебе промеж глаз.

Потупившись, человек дунул на спичку, аккуратно загасив пламя, и бросил на землю обгорелую спичку. Ночь стала еще темнее — сумрачная, облачная ночь.

Отойдя в сторонку, я опять натянула на голову юбку.

Прошло, наверное, около часа, когда Рору поднялся и молча пошел дальше по тропинке. Мы шли за ним. Пройдя так примерно полмили, он остановился. Мы очутились, как я внезапно поняла, на краю опушки, от которой нас отделяла лишь тонкая полоска кустарника, но было очень темно и различить что-либо было трудно.

Рору обернулся.

— Ты, Синий Тоб, — сказал он, — останешься здесь. Останешься и присмотришь за ней. — Он равнодушно, кивком указал на меня и направился за кусты. Следом двинулись и другие мужчины. — Когда кончу, пошлю за вами, — бросил Рору через плечо, не мне, а Синему Тобу.

Мужчины скрылись в темном поле.

— Что он хочет делать? — спросила я Синего Тоба.

— Не сообщил, — ответил тот.

— Ты знаешь, где мы? — спросила я.

— Без понятия, — отозвался он.

Немного постояв так, я опустилась на землю и, свернувшись, прикрыла лицо юбками. До меня доносились звуки его шагов — он шагал взад-вперед, без устали; крики сов и еще какой-то ночной птицы. Свернувшись калачиком на земле, я не знала, где я и что со мной.

Думаю, так прошло минут сорок, и я встала. Вскоре сквозь тучи проглянула луна — лишь краешек ее пробился, раздвинув пухлые, набрякшие тьмой тучи, которые в следующую же минуту опять сомкнулись, и свет померк. Но и этого оказалось достаточно.

Теперь я знала.

Но я не издала ни звука. Я стояла и слышала только, как колотится сердце, потом сказала небрежно:

— Я на минутку пройду за кусты.

— Ну, ясное дело, — отозвался голос из темноты и хмыкнул.

Я направилась в кусты, нарочно пошуршала там, потом как можно тише выбралась на открытое место. Я двигалась по краю поля, двигалась крадучись, рассчитывая каждый шаг. Так я прошла метров пятьдесят, стараясь держаться поближе к лесу в тени деревьев на случай, если появится луна. Но луны не было.

Оглянувшись в последний раз и ничего не увидев в темноте, я вышла в поле. Это было хлопковое поле, и я побежала между рядов хлопчатника, спотыкаясь о комья земли, слыша, как хлещут мои юбки по мокрым от росы кустикам хлопка. Я слышала, как вдали меня звал Синий Тоб. Два или три раза я упала. Несколько раз я вынуждена была останавливаться, чтобы перевести дух, отдышаться — так нестерпимо болела грудь. Когда так бежишь, грудь болит ужасно, кажется, что сейчас умрешь. Но странное дело, даже и боль эта как будто не твоя.

Добравшись до холма, темным силуэтом высившегося за темным полем, я вдруг подумала, что дубы загородят от меня дом и я не увижу, горит ли там свет. Из последних сил, задыхаясь, я карабкалась вверх по склону — и вот он дом, а в нем ни огонька. Но может быть, это лишь темные дубы вокруг дома? Я стояла возле лестницы, ведущей на галерею, уцепившись за перила, и глядела на дом.

Явилась мысль, что, может быть, он там, внутри, лежит в темноте, спит и не знает, как я сбежала, как мчалась по темным полям без устали, как падала в грязь, как тяжело, как плохо мне было, и вот я сейчас вернулась, войду в дом, лягу рядом с ним, он не проснется, но, шевельнувшись во сне, возьмет меня за руку. Такая вот дикая, сумасшедшая мысль на секунду возникла в голове.