Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Съев последнюю конфету и прихватив пустую коробку, она сказала:

— Можешь понянчить малыша когда-нибудь, если захочешь.

— Спасибо, — отозвалась я, внезапно решив, что никогда больше не захочу видеть этого ребенка, и даже при одной мысли о нем на меня словно пахнуло вдруг слабым запахом мочи, скисшего молока и еще чего-то затхлого, несвежего — запахом, витавшим над корзиной с ребенком.

Долли направилась к выходу. Когда она была уже возле самой двери, я вдруг спросила с холодной расчетливой жестокостью:

— А кто это Рору?

Она обернулась.

— Кто? Рору? — переспросила она. Потом усмехнулась: — Он не простой негр, ей-богу, непростой, да уж! — И опять усмехнулась, и потом еще из холла доносились ее смешки.

Так я впервые рискнула спуститься вниз в этом доме. Ночью, лежа в постели, я прокручивала в сознании впечатления дня, но смысл их и даже последовательность ускользали от меня. Потом в этой ленивой череде, в веренице образов возник Джимми, его морщинистое насмешливое лицо, заглядывающее в комнату, и тут же лицо это слилось с лицом Шэдди, старого Шэдди из Старвуда.

Опершись на локоть, я приподнялась в постели, словно в темноте меня вдруг громко окликнули, и оклик этот наполнил сердце волнением. Но волнение уступило место тревоге, чувству вины и страха. И я подумала: я наябедничала на Шэдраха, его продали, вот за это и меня потом продали в рабство.

Если это так, то свободной мне уже не бывать. И даже надеяться на это было безумием.

А потом я подумала, как это несправедливо. Почему, в самом деле, я должна страдать из-за какого-то Шэдраха, одного из тысяч, десятков тысяч проданных рабов? Ну еще одного старика негра продали, что ж из того?

Я-то почему должна страдать?

Он не простой негр, ей-богу, непростой, да уж! Но сказано-то это не о Шэдрахе, а о Рору, это о нем говорила так Долли, посмеиваясь в холле!

Утром я спросила у Мишель:

— Кто такой Рору?

— Он управлял хозяйской плантацией на севере, в Пуант-дю-Лу [16] Французское название это можно перевести как Волчья Коса. .

— А кто дал ему такое чудное имя?

— Чудно́е? — удивилась Мишель и сказала, что имя обычное, не лучше и не хуже других.

— Но откуда такое имя? — упорствовала я.

— С его родины, — ответила она.

— А где он родился?

— Не знаю.

— Вы хотите сказать, что он не американец?

— Да.

— Откуда он родом?

— Точно не знаю, — сказала она. — Когда он появился на острове, он…

— На острове? На каком острове?

— Маленьком острове неподалеку от Кубы. ’Сье Эмиш привез его.

— А потом мистер Бонд привез его сюда? — продолжала расспрашивать я.

— Да.

— Ах вот оно что! — сказала я, с угрозой надвигаясь на нее как прокурор или как учитель. — Значит, мистер Бонд совершил противозаконный поступок. Да-да, мне отлично известен этот закон. В Оберлине он всем известен. Он нарушил закон, запрещающий ввоз невольников. Рору имеет право обвинить мистера Бонда в том, что тот превратил его в невольника и…

— Невольника, — прервала меня Мишель. — Вот удивился бы Рору, если б его назвали невольником!

— Ну а в таком случае, — я слышала, как иронически сухо, голосом язвительного педагога я это сказала, — как прикажешь его называть?

— Он к’ла , — ответила Мишель и, резко повернувшись, вышла.

Да что такое это к’ла ?

Недоуменно размышляя над этим, я вспомнила, что и Мишель не местная, а приезжая с острова, как она сказала, того же самого. Хэмиш Бонд привез и ее, сделав своей невольницей.

Взволнованная своим открытием, я ринулась в холл, а оттуда вниз по лестнице, к спальне Хэмиша Бонда, потому что Мишель, постукивая каблучками, удалилась в этом направлении.

Дверь была отворена, и я остановилась на пороге, первый раз заглядывая в эту комнату — большую, просторную, залитую солнцем, с громадной кроватью красного дерева, шкафом и бюро, роскошными, дорогими, с завитками и позолотой, с предметами мужского туалета и одеждой, разбросанными повсюду с царственной небрежностью. Мишель уже успела поднять сетку и снимала перину и подушки, перестилая постель.

Я бежала к ней со всех ног, чтобы скорее, немедля, поделиться потрясающей догадкой. Но сейчас я мешкала в двери, словно порог был заколдован. Стоявшая с подушкой в руках Мишель подняла на меня удивленный взгляд. Я заговорила, быстро, путано, словно продолжая спор с самой собой:

— …да, вы рабыня, вы сами сказали, что вы esclave , да, сказали, и Хэмиш Бонд привез вас сюда, а это противозаконно, и вы можете протестовать, обвинить его, даже сейчас!

Все это я выпалила торжествующе, единым духом.

Она холодно глядела на меня, так и не положив подушки.

— Почему вы не протестовали? — запальчиво повторила я, подавшись с порога вперед, в комнату.

— Потому, — сказала она, — что это было лишнее.

— Но вас же сделали рабыней! — упорствовала я, чувствуя, как разгорается во мне гнев. — Une esclave, une esclave, вы же сами это сказали и…

— О, пошла ты вон отсюда! — вдруг крикнула Мишель, и я увидела, как пальцы ее судорожно сжали подушку.

Я застыла от изумления, изумления, смешанного, как я думаю, с ужасом при виде того, как треснул ее ледяной панцирь, соскочила с нее маска спокойствия.

— Пошла отсюда! — опять выкрикнула Мишель и горько, с досадой, добавила: — И принесла же тебя нелегкая в этот дом!

Она в сердцах бросила подушку на постель.

Жест этот вывел меня из оцепенения. Я кинулась в холл, а оттуда наверх, в мою комнату, и закрыла дверь.

Она нашла меня там позднее, скорчившуюся на кровати, испуганную, полную обиды за то, что меня предали; когда она тронула меня за плечо, я отпрянула.

Она сказала, что просит прощения, что за этим и пришла. Сказала:

— О, ведь это было так давно! Так давно, что думаешь, будто все это прошло, а потом в один прекрасный день оказывается, что нет, минута — и все возвращается.

Она опять тронула мое плечо.

— Ma petite [17] Малышка моя ( фр .). , — сказала она, — прости!

Два дня спустя Мишель зашла ко мне в комнату и объявила, что мсье Эмиш на несколько дней уплыл в верховья, в Пуант-дю-Лу, и перед этим распорядился, чтобы она съездила со мной в город. Я поинтересовалась, зачем. Купить материи мне на платья. Я сказала, что мне ничего не надо. Зачем мне платья?

— Если ты не хочешь ехать, — сказала она, — то заставить тебя я не могу. Но мне это будет неприятно. А потом, ты ведь такая красивая.

Итак, мы поехали. Я была вне себя от возбуждения. В голове теснились мысли о побеге, возникали планы освобождения. Это только начало. Я все осмотрю, разгляжу. Изучу город. И стану ждать подходящего случая.

В лавках ко мне обращались мисс и мадемуазель , оказывали знаки внимания как девушке благородного происхождения, пришедшей тратить деньги. Мишель стояла рядом как верная дуэнья. Да, настанет день, и я как-нибудь проскользну мимо этого чудовища во дворе, а там ворота — и прощай, Хэмиш Бонд! Очутиться на свободе будет легче легкого: я затеряюсь среди белых.