Роберт Уоррен - Воинство ангелов

И Хэмиш, свидетель этой сцены, повторил:

— Да, пусть поездит верхом. Все-таки не так скучно будет.

И начались мои уроки верховой езды. Я предоставила Чарльзу возможность учить меня с самого начала: как садиться в седло, как держать поводья, и серьезно слушала все его поучения, втайне предвкушая момент, когда ему придется воскликнуть: «Да вы все схватываете на лету, Мэнти!»

Но не только из хитрости и тщеславия не могла я признаться в том, что верховая езда мне не внове. Как было рассказать ему о Старвуде?

Ведь Старвуда больше не существовало, а если и существовал, то в воспоминаниях самых горестных, за редким исключением тех мгновенных, берущих в полон картин, вроде той, где верхом на Жемчужине я еду по лужайке. Невыносимо было вновь слышать голос отца, подбадривающего меня: «Молодец, молодец, Мэнти!», и тут же вспоминать о том, что он сделал, что из-за его долгов и кутежей меня продали. О, я так его ненавидела, разве можно было это рассказать! Ведь рассказать — значило бы признать, что он ни в грош меня не ставил, что я для него была ничто, вот и стала этим ничто!

А пока я наслаждалась и радовалась его удивлению и его похвалам. Мы ездили верхом на болота ради гербария и пускались вскачь вдоль дамбы ради азарта. Мы изъездили вдоль и поперек дорогу, что вела к поместью Бойда, дорогу заросшую, не шире лесной тропки. Иной раз к нам присоединялся и Хэмиш в своей двуколке, тогда мы ехали по бокам двуколки, как почетный эскорт, и Чарльз очень старался поддерживать с Хэмишем разговор, хотя мне чудилось в этой старательности нечто снисходительное.

А потом Хэмиш внезапно мог сказать:

— Ну, поезжайте одни, а у меня дела.

И мы пускались рысью.

Однажды, когда мы так уехали вперед, я оглянулась и увидела, что Хэмиш остановил двуколку на краю широкого хлопкового поля и закатные лучи льют на него свой свет. Чарльз тоже оглянулся вслед за мной.

— Pauvre vieux [31] Бедный старик ( фр. ). , — с улыбкой сказал он.

— Не смейте так говорить! — негодующе вскинулась я.

Он ничего не ответил, этот высокомерный улыбающийся красавец, владетель и даятель всех радостей земных, казалось, не подверженный ни плотским слабостям, ни превратностям фортуны. На какую-то долю секунды я почувствовала, что ненавижу его за эту улыбку.

Жизнь в Пуант-дю-Лу текла своим чередом, месяц за месяцем, неспешно, невозмутимо. Но удивительно, как под ровной гладью твоего существования может скрываться, копиться нечто, о чем ты не подозреваешь. Нечто копилось, назревало и в мире вокруг — все лето 1860 года и вплоть до февраля 1861 года, когда жизнь в Пуант-дю-Лу резко переменилась. В то лето мистер Линкольн начал свою борьбу за президентство. Не раз на моих глазах Хэмиш швырял газету, неловко, рывком поднимаясь с кресла, и начинал мерить комнату тяжелыми шагами, изжевывая сигару чуть ли не в крошку.

Потом мистер Линкольн, разумеется, выиграл гонку за президентство и штаты начали отпадать от Союза.

— Идиоты! Вот идиоты проклятые! — воскликнул Хэмиш, и лицо его становилось пунцовым от гнева, а мистер Бойд, незадолго перед тем выбранный делегатом в собрание штата Луизиана, говорил:

— Послушай, Хэмиш, ты ведь знаешь мои убеждения, знаешь, что я всегда был вигом и стоял за Союз. Знаешь, как я старался поправить дело.

— Все упирается в этих ниггеров проклятых! — вырвалось у Хэмиша. — Пропади они все пропадом!

— О, дело не только в ниггерах, — говорил мистер Бойд. — Янки твердо решили поставить нас на колени, чего бы это ни стоило. Они решили взять нас измором, но если идет война…

— Война, — это убийство, — возражал Хэмиш.

— …то и я должен выполнить свой долг.

— Хотел бы я знать, в чем он, этот долг, — говорил Хэмиш.

— Во всяком случае не в том, чтобы считать: мое дело — сторона. Да ты и не из таких, Хэмиш Бонд!

— Да не о том речь. Важно не это, — говорил Хэмиш.

Но что же важно, по крайней мере для него, Хэмиш так и не говорил в этих спорах и стычках, постоянно вспыхивавших то на веранде, то в гостиной у камина. И Луизиана проголосовала за выход из Союза, и под залпы двадцати пушек взвился флаг штата, и была образована Конфедерация, а Джефферсон Дэвис стал президентом. В Новом Орлеане пела Аделина Патти и один за другим следовали праздники и карнавалы, и шествия в честь таинственного бога Комуса на Марди-Гра [32] Народный праздник на масленой неделе у католиков. , и скачки жокеев в Метери, а для меня все эти невиданные события оставались лишь газетными строчками, словами, сжимавшими сердце смущением, страхом и чувством вины.

Я боялась всего, что может разрушить мирное и сонное оцепенение Пуант-дю-Лу, и чувствовала себя виноватой в том, что позволяю страху затмить надежды на лучшее будущее несчастных чернокожих с плантаций, чьи хозяева не считали, что самый легкий и верный способ править — это доброта.

Но и страх и чувство вины были смутными, безотчетными, и я мучилась лишь непонятной тревогой, тисками сжимавшей виски и омрачавшей сердце печалью.

Чарльз говорил о том, что надо собирать кавалерийский отряд, и посмеивался, поглаживая усы и поправляя на боку невидимую саблю, и глаза его поблескивали и смеялись.

Он уехал на карнавал, неизвестно кем себя воображая, и вернулся через две недели.

Я проснулась среди ночи, разбуженная лаем собак. Хэмиш тоже сел в постели, прислушиваясь. Потом на верхушке виргинского дуба за окном я увидела какой-то яркий отсвет.

— Огни, — сказал Хэмиш Бонд, вылезая из постели и нащупывая одежду. Прежде чем я успела одеться, он уже спустился вниз.

Когда я вышла во двор, народ толпился возле конюшен. Оттуда доносились голоса, там горели факелы. Я поспешила к конюшням.

В неверном мигающем свете факелов я различила кучку людей, человек десять-двенадцать; немного поодаль стояли люди с факелами, и там же были Хэмиш и Чарльз.

Я остановилась за пределами освещенного круга, в месте, куда не достигал свет факелов.

Фигуры в центре были негры, белки их вытаращенных глаз поблескивали при свете факелов; крупные и сильные, эти люди боязливо корчились, неловко прижимаясь к земле, — полуголые, вместо панталон какие-то лохмотья, спины кое-как прикрыты обрывками мешковины, черные гладкие спины и плечи, лоснящиеся на свету; на левой ноге каждого, как мне помнится, на щиколотке, я заметила железное кольцо с продетой сквозь отверстие цепью. Некоторые из негров все еще тупо и машинально придерживали рукой свое звено цепи, как делали это на этапе. Похожим движением придерживает свой шлейф нарядная дама.

Потом до меня дошли слова Хэмиша:

— …и я не верю, что судно получило такую пробоину. Просто тебе вздумалось использовать меня в качестве перевалочного пункта! А я не желаю участвовать в этой твоей работорговле! Понимаешь? Не желаю!