Роберт Уоррен - Воинство ангелов

С жестом священника, окропляющего паству святой водой и легкой улыбкой, Чарльз проговорил:

— Asperges me, Domine… [33] Окропи меня, Господи… ( лат. ). . Да, конечно, ты у нас святой, ты сподобился благодати, но послушай. — Он снова улыбнулся. — Бояться-то теперь тебе нечего, времена пошли другие. Законы янки отменены, а наши законы мы переменим.

— Да не в этом дело! — прервал его Хэмиш. — Есть закон или нет закона, но помогать тебе в твоих грязных делишках я не стану и ….

Внезапно из группы негров вынырнул Рору и сделал знак хозяину. Хэмиш тут же замолк на полуслове, подошел и склонился над кем-то. Затем резко бросил Чарльзу:

— У тебя тут ниггер еле живой!

Чарльз пожал плечами.

— Некоторых вышколить можно лишь одним способом.

Хэмиш сказал:

— Вот послушай, что я предлагаю. Я готов выкупить у тебя их всех. По семь сотен за каждого, как они и стоят.

— По семь сотен, — повторил Чарльз и насмешливо улыбнулся.

— А больше они не стоят, — сказал Хэмиш. — По-английски не говорят, тоскуют по дому, жалкие, не обломанные…

— О да, — живо сказал Чарльз. — Твой любимчик-негр сможет поговорить с ними и обломать. Тебе прямая выгода.

— К черту выгоду! — рявкнул Хэмиш. — Соглашайся-ка пока не поздно. А утром сматывайся.

И он опять склонился над невидимой мне фигурой — больным или раненым негром — так, словно считал разговор оконченным. Рору тоже наклонился и что-то проговорил. Тогда Хэмиш распорядился:

— Расковать его и поместить в больницу!

Подняв глаза, Хэмиш кивком подозвал одного из факельщиков и велел встать поближе. Я услыхала скрежет металла о металл. И только тут он заметил меня.

По освещенному факелом лицу его мне показалось, что весь гнев, который он сдерживал, разговаривая с Чарльзом, сейчас обрушится на меня. Но этого не произошло. Он лишь сухо и неприязненно бросил мне:

— Что ты здесь делаешь? Марш в дом!

Я поспешила скрыться, спрятаться в постели, дрожа от неясного страха, от страха и растерянности, вызванной этим непривычным мне тоном.

Позднее, долгое время спустя, я услышала шаги — это поднимались на веранду Хэмиш и Чарльз. Хэмиш говорил раздраженно, повысив голос:

— Да, я могу тебя использовать, ты же меня не можешь, во всяком случае, для такого дела! И завтра же чтобы духу твоего здесь не было! Видеть тебя не желаю!

Когда Хэмиш подошел к постели, я притворилась, что сплю.

Утром мне не хотелось вставать. Не хотелось видеть Чарльза.

Ближе к полудню он уехал, ускакал на лошади, которую держал в конюшне Пуант-дю-Лу. Вскоре после этого в комнату вошел Хэмиш — очень хмурый. Он объявил, что должен ехать в Проклятую и вернется не раньше завтрашнего дня.

Присев на краешек постели, он молча взял меня за руку. Потом поднялся и, склонившись ко мне, поцеловал, по-прежнему не говоря ни слова.

До полудня я провалялась неодетая. Потом появилась Мишель, и мы молча позавтракали с ней вдвоем. Как это было принято, в отсутствие Хэмиша за мной присматривала Мишель. За фасолевыми стручками и молоком она объявила мне, что идет в больницу, но ни словом не упомянула о новом пациенте.

Стоял уже полдень, когда я рассеянно подняла глаза, заслышав шаги на веранде. Это был Чарльз. Он сказал, что вернулся поговорить с Хэмишем. Дома ли Хэмиш?

Нет, сказала я, не вдаваясь в подробности.

Он сказал, что между ними произошла размолвка и он хотел бы дождаться Хэмиша.

Я ответила, что Хэмиш уехал в Проклятую, и он сказал, что, вероятно, тоже попозже отправится туда.

Пока же, придвинув кресло, он сел. Кресло было прежнее, все то же старое, орехового дерева кресло, в котором он сидел в день первого своего приезда года за полтора до этого. Вообще казалось, что странным образом все это уже было или происходит во сне, смутном сне, искажающем очертания предметов и воплощающем то, о чем думаешь.

Он сидел, молча глядя на меня. Потом подошел к шкафчику, налил себе бренди, выпил и опять наполнил рюмку, после чего спросил, не прокачусь ли я с ним верхом.

Я отказалась.

Он начал молча поглаживать краешек моего рукоделия, как делал и тогда, во время первого своего приезда. Он уговаривал меня покататься. Когда я наотрез отказалась, он сказал по-французски, что да, я права, может быть, остаться здесь будет и лучше.

На мой недоуменный взгляд он заметил, опять-таки по-французски, что чему быть, того не миновать и что и так все это тянется слишком долго. С этими словами он схватил мою руку и стал осыпать ее поцелуями. Я попыталась отнять руку, но он держал ее крепко, как в тисках — он был очень сильным, — даже слегка выкручивая мою кисть.

— Выслушай меня, — полушепотом проговорил он и зашептал, неспешно и отчетливо, наклонясь ко мне, что он знает, как знаю и я, к чему шло дело, и что вот теперь настал момент.

Он вдруг порывисто встал и вновь наклонился надо мной.

— Maintenent [34] Теперь ( фр. ). , — шепнул он.

Выдернув руку, я встала.

Он опять ухватил меня за руку и стал говорить, что Хэмиш Бонд немолод, почти старик, что мне неизвестно, какая она, настоящая любовь, и неужели мне не хочется попробовать?

Я вырывалась, а он все нашептывал, что ничего-то я не знаю и никогда не знала. Потом вдруг холодно, обычным своим голосом сказал:

— Если, конечно, ты не изменяешь своему старикану. У тебя с этим его любимчиком ничего нет?

Задохнувшись от возмущения, я рванулась от него из последних сил, но он удержал меня и, притиснув к груди, зажал мне рот рукой. Очень крепко сжимая меня в объятиях, он говорил все тем же четким полушепотом:

— Теперь, вот теперь, сию минуту! Я отниму руку от твоего рта, но ты не закричишь! Нет, ты не закричишь, Крошка Мэнти, потому что кричать тебе вовсе и не хочется! А хочется совсем другого!

На секунду он замолчал, я почувствовала, как колотится в мое левое плечо его сердце, и мне стало трудно дышать.

Потом он сказал:

— Теперь! — Сказал по-английски, совершенно обычным голосом и отнял руку от моего рта.

Клянусь, не помню, закричала ли я… Странным образом я просто этого не знаю.

Но это и не важно. В комнату вошел Рору, оттого ли, что я кричала, или случайно, но вошел. Когда он появился, я отчаянно боролась или же начала бороться — кто знает, как это было на самом деле? — но я боролась, громко крича:

— Рору! Рору!

Схватив Чарльза за плечо, Рору броском отшвырнул его от меня. Бросок был такой сильный, что Чарльз, полетев как-то боком, потерял равновесие и упал, ободрав висок об острый угол кресла. Он лежал на полу, на миг потеряв сознание, и на виске его была кровь.

Потом он поднялся, опершись на кресло, со словами:

— Ты ударил меня! Ударил белого. Тебе известно, что это значит.

Рору бросил на меня безумный взгляд.