Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Хэмиш вошел к Чарльзу, а я осталась в дверях.

Чарльз, одетый, полулежал на кровати. Хэмиш заговорил не сразу, и в устремленных на него глазах Чарльза, глядевших со вспухшего и посиневшего лица, промелькнула опасливая настороженность. Хэмиш встал в изножье кровати.

— Как ты себя чувствуешь?

Чарльз ответил, что лучше, и с вежливой издевкой поблагодарил его за заботу.

— Встать можешь?

— Да, — ответил Чарльз.

— Что ж, — сказал Хэмиш, — встать тебе придется.

— Не думай, что я сам не хочу поскорее уехать. Дай мне двуколку, и я хоть сейчас отправлюсь.

— Нет, сейчас я собираюсь тебя убить, — сказал Хэмиш, вытаскивая из кармана пистолет.

Я охнула или протестующе вскрикнула, и Хэмиш, резко повернувшись ко мне, свирепо бросил:

— Заткнись!

Чарльз же и бровью не повел.

— Ты дурак, — спокойно сказал он. — Здесь тебе не пиратское побережье. Здесь тебя за такое тут же на виселицу вздернут!

Хэмиш покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я все обдумал. Я представлю это самозащитой. Или же, — он запнулся, — пусть это будет дуэль.

Прислонив к спинке кровати свою трость, он свободной теперь рукой достал другой пистолет, точно такой же, как и первый.

Чуть прищурившись, Чарльз бросил быстрый взгляд на пистолет и тут же перевел его на Хэмиша.

— Тебе лучше, так что дуэль ты выдержишь, — сказал Хэмиш. — Драться на дуэли тебе не впервой — двоих ты убил, одного изувечил. Ты любишь дуэли. Всю жизнь ты старался быть во всем первым, без страха и упрека. — Он помолчал, казалось, сосредоточенно думая о чем-то. Затем сказал: — Ну а я вовсе не без упрека, однако без страха буду, это точно.

Чарльз хотел что-то сказать, но Хэмиш опередил его, наклонившись к нему со словами:

— Да, Чарльз, ты, конечно, можешь поцарапать меня, но тем яснее будет картина для шерифа, когда он приедет. Можешь ранить, но я обопрусь о стену и все равно выстрелю. Лишь один выстрел, Чарльз, способен меня остановить — промеж глаз, но так выстрелить ты не решишься, пороху не хватит, да и мишень слишком мала. Ты станешь умолять меня, но у тебя ничего не выйдет, а я выстою. Ты знаешь меня достаточно, чтобы понимать, что если я что решил, то так и будет и что я выстою и буду стоять долго-долго. А ты будешь обливаться по́том от страха.

Хэмиш наклонился еще ниже, и голос его упал почти до шепота:

— Ну, каково тебе, Чарльз, уже сейчас обливаться по́том от страха? — И опять заговорил прежним тоном терпеливого вразумления: — Видишь, Чарльз, я подробно объясняю тебе, как все будет, для того чтобы уже сейчас ты взмок от пота. А вот теперь ты начнешь дергаться и трястись, потому что я расскажу, что будет после того, как я тебя подстрелю. Ведь я устроил все очень хитро. Даже свидетелем запасся.

Чарльз метнул на меня взгляд.

— Нет, — сказал Хэмиш, — это не Мэнти. Мне известно, что ты сказал про нее, и потому она не может выступать законной свидетельницей. Наверное, это одна из причин, по которой я решил убить тебя сейчас. За эти слова. Нет, у меня есть другой свидетель. Совершеннолетний сын моего управляющего. Я посадил его внизу проверять счета, и, услышав два выстрела, он обязательно прибежит сюда и увидит меня у стены, может быть, с царапиной от выстрела или же пулю в стене возле меня, и тебя, распростертого на полу, и в руках у тебя, Чарльз, будет дымящийся пистолет, а кишки будут наружу, потому что целить я собираюсь именно туда, в живот — такую удобную мишень, а мне нужна мишень побольше, Чарльз, я ведь не такой меткий стрелок, как ты.

— Дай мне пистолет, — хрипло попросил Чарльз.

Но Хэмиш лишь скорбно покачал головой.

— Еще рано, — сказал он. — Хочу дать тебе время еще попотеть и подергаться. Для того я тебе все и растолковываю так подробно. А потом ведь, Чарльз, я давно тебя знаю, а старых друзей убивать — дело долгое. Пятнадцать лет прошло как-никак, и потому подождать еще минуту-другую труда не составит. А ты пока что попотей и подергайся.

— Дай пистолет, — сказал Чарльз.

— Я объясню тебе, почему ты обливаешься потом и дрожишь, — продолжал Хэмиш. — Потому что в тебе сидит трус, Чарльз. Нет, в чем-то ты вовсе не трус. Например, в Шалмет-Оукс в Новом Орлеане, когда секундант отсчитывал секунды, ты не трусил. Ты держался прекрасно, и в памяти твоей сохранилась картина, как храбро и прекрасно ты держался. Но теперь все по-другому, теперь, когда ты валяешься в грязной спальне с перебитым носом, а нос тебе перебил какой-то ниггер, и это стыдно, и по́том обливаться тоже стыдно.

— Дай мне пистолет, — сказал Чарльз и, приподнявшись и опустив на пол ногу, потянулся к пистолету.

— Гляди-ка, — сказал Хэмиш, — у тебя рука трясется, чуть-чуть подрагивает.

Чарльз поглядел на свою руку.

— Да, — подтвердил Хэмиш с холодной отстраненностью профессионала, — совсем чуть-чуть подрагивает. Но этого достаточно. Думаю, можно начинать.

И внезапно подняв правую руку с пистолетом, он прицелился в самую середину живота Чарльза.

— Встань! — приказал он.

Чарльз поднялся с постели.

— Слушай меня, — сказал Хэмиш, — слушай, чтобы не ошибиться. Я сейчас брошу пистолет тебе на постель. Курок не взведен. Возьмешь и выстрелишь, когда захочешь. А я буду держать тебя на прицеле. Я отойду, встану у стены и на счет «три» брошу тебе пистолет.

И он произнес:

— Раз…

— А если я откажусь выстрелить?

Хэмиш смерил его внимательным взглядом.

— Нет, ты не откажешься, — заключил он. — Ты трус, но другого сорта, из тех, что боятся отказаться. Как вот теперь ты боишься крикнуть и позвать Тома Симпкинса. Ты боишься выражения его лица, когда придется признаться, почему ты крикнул. Ведь ты, Чарльз, ты трус не простой, и трусость в тебе перемешана с массой иных качеств. Вот почему твоя трусость так оскорбляет тебя, всю жизнь ты ненавидишь ее в себе, всю жизнь ты как в капкане, да, как в капкане. Я продолжаю счет, Чарльз!

И он произнес:

— Два…

Но это оказалось уже слишком. Я просто не выдержала, хотя и не поняла, что это на меня нашло. Вскрикнув, я кинулась к Хэмишу, схватила его за руки, прижала к себе оба пистолета, ухватив их не за дула, конечно, а за корпус, но ухватив крепко, так, что он не смог их отнять.

Я прижимала к себе его руки, чувствуя, как взведенный курок правого пистолета упирается мне в грудь, под правым соском. И в голове мелькнуло: Если он сейчас нажмет на курок, мне будет больно, очень, очень больно.

Но я не отпускала пистолетов.

— Пусти! — бросил Хэмиш.

Лицо его побагровело от гнева, но я все прижимала к себе его руки.

— Так ты хочешь спасти этого… — Хэмиш запнулся, ища верное определение, — этого человека, — беззубо докончил он.

Я глядела на Чарльза, стоявшего возле кровати с лицом, блестевшим от пота, с переломанным опухшим носом.