Роберт Уоррен - Воинство ангелов

И какое сердце останется равнодушным к радостям риска и надежды?

Надежды на что?

Наверное, какой-нибудь дотошный тяжелодум смог бы подсчитать цену этой надежде и выразить ее в акрах и тюках хлопка, или в невольничьих душах, или в золотых монетах, или акциях на бирже, или даже в честолюбивых замыслах, но для большинства притягательность этой надежды заключалась лишь в самом факте ее — надежды, щедро предлагающей себя, надежды вечной, непреходящей, как вечная юность — сияющий, сотканный из воздуха мираж, которого втайне жаждет душа, рвущаяся заполнить пустоту самыми тайными и сокровенными своими мечтами.

По Кэнал-стрит шли новые полки, проходя к местам своего назначения, и однажды я увидела, как шел добровольческий корпус gens de couleur libres [35] Свободных цветных ( фр. ). . Солдаты шли, флейта играла, оружие сверкало на солнце, а с banquette на проходивших во все глаза глядели gens de couleur не libres. Они тоже громко приветствовали добровольцев и махали шляпами, картузами и соломенными канотье.

Весной 1861 года было много пожаров. Пожары случались и ночью, и среди бела дня, и никто толком не понимал их происхождения, но все склонялись к мысли, передаваемой шепотом, что виноваты в пожарах рабы.

Возможно, так оно и было. Мысленно я представляю себе такую картину: радостно и с искренним восторгом махавший с тротуара проходившим солдатам негр ночью встает со своей соломенной подстилки и в горестном оцепенении, недоверчиво и недоуменно сам наблюдает за движениями своих рук, подкладывающих смолистые щепки в зажженную поленницу дров. А потом, когда пламя уже полыхает, он взбегает по горящей лестнице и, выхватывая из колыбели ребенка, спасает ему жизнь.

И я даже не вижу в этом несообразности. В конце концов почему этот черный невольник должен пребывать в меньшем смятении и меньшей неуверенности, чем каждый из нас?

Я, кажется, сказала из нас ? Нет, правильнее было бы говорить о вас . Я ведь и забыла, что и сама принадлежу к gens de couleur , а тогда, к тому же, и не свободным.

Летом пожары прекратились. Может быть, причиной все-таки были неисправные дымоходы.

Я забыла сказать, что корпус gens de couleur libres так и не был испытан в деле. Негров в военных действиях использовали только янки.

Между тем пригороды стали подвергаться набегам бандитов. Это были скрывавшиеся на болотах рабы и каторжники. Мелкие шайки преступников появлялись и раньше. Днем они укрывались в кипарисовых рощах, а по ночам выходили воровать и устраивать попойки в подпольных кабаках, так называемых кабаре самого сомнительного свойства.

Новая же шайка объединяла бандитов более дерзких и наглых. Однажды ночью в Кэмп-Льюисе они, зарезав часового, открыли огонь по спящим солдатам. Поговаривали, что главарем шайки был беглый любимчик старика Бонда.

К концу лета 1861 года, первого военного лета, жизнь переменилась. Одерживались победы — происходили победоносные сражения в Виргинии. Однако банки перестали выплачивать деньги монетами. Расплачивались конфедератскими ассигнациями и мелкими купюрами. Взлетели цены. Солдатские семьи бедствовали. Для них собирали деньги, и я знаю, что Хэмиш тоже пожертвовал большую сумму. Все реже и реже суда снимались с якоря, чтобы попытаться прорвать блокаду. Причал замер, на судах царило безлюдье, корабельные палубы стояли опустелые, голые, как деревья в зимнем лесу. Укрытые брезентом буксиры съежились в укрытии Слотерхаус-Пойнт.

А на верфях кипела работа. В Элджирсе под руководством адмирала Семмеса маленький пароходик был превращен в капер «Самтер». Буксиры укрепляли рельсами и мешками с хлопком, готовясь к обороне.

Хэмиша включили в какой-то оборонный комитет.

Так наступил март 1862 года. Большинство воинских соединений теперь ушло из города, отправившись кто куда — в Теннесси, в Борегард. Много, кошмарно много солдат полегло в Шилохе. Затем к заливу вышел Фаррагут; стянувшись к Шип-Айленду, его корабли угрожали штурмом Новому Орлеану. Фаррагут, некогда бедный новоорлеанский мальчишка, теперь стал адмиралом и рвался на родину. День и ночь на верфях стучали молотки — это обшивали броней «Луизиану» и «Миссисипи».

«Это их остановит, — говорили люди. — Такие корабли пройдут всюду, как нож по маслу». — «Не успеют, — возражал Хэмиш, — Фаррагут вот-вот нагрянет».

В устье укрепили форты — Форт-Джексон и Форт-Сент-Филипс. Говорили: «Форты они не возьмут. Линию обороны им не прорвать».

— Взорвут они вашу линию обороны, — возражал Хэмиш. — Что им какие-то железные цепи и остовы старых шхун! Возьмут они форты как миленькие! А тогда… — И он взмахивал рукой в безнадежном отчаянии. — Чтобы какая-то рухлядь остановила противника… А что эти старые посудины как не рухлядь?

Однажды Хэмиш взял меня с собой в Форт-Джексон, самый мощный из фортов на правом берегу реки. Сидя в коляске, я глядела на кирпичную громаду, выступающую из влажных зарослей, поросшую мхом, позеленевшую, как ископаемая ящерица; две маленькие человеческие фигурки на парапете совершенно терялись на фоне закатного неба. Мимо текли грязные воды реки, на берегу темнел лес. Место подавляло унынием — и за такое умирать?

Из глубины форта донеслись звуки горна. Сигнал замер вдали, и слышнее стали стрекот цикад и жужжанье комаров на болотах.

18 апреля начался обстрел фортов.

В то утро я сидела во дворике и вместе с Долли и Мишель щипала корпию и готовила бинты. Издали донесся негромкий звук — даже не звук, а какая-то воздушная волна.

— Гром, — сказала я, поднимая голову и прислушиваясь.

Долли покосилась на меня и хитровато, не без удовольствия сказала:

— Не-a, это солдаты наступают.

Мишель кивнула.

Долли выронила из рук бинт, упавший ей на колени. Она выпрямилась на каменной скамейке, сжала ноги.

— Бум, — негромко сказала она. — Бум! — Она передернула плечами. — Бум-бум-бум, — повторила она и зажмурилась.

Мишель бросила на нее внимательный взгляд.

— Давай-ка бинты делай, — ровным голосом сказала она.

Глаза Долли раскрылись, и она опять принялась за работу. Склонившись к своим бинтам, она произнесла:

— Ладно, мои пока живы.

Она ухмыльнулась.

— Но крови будет много, — заметила Мишель.

День за днем продолжался обстрел. Говорили, что оснащенные пушками корабли Фаррагута встали на якоре за лесом, чуть ниже Форт-Джексона. Они палили и днем и ночью. Иногда орудий не было слышно, но потом ветер менялся, и опять раздавались гул, орудийные раскаты, и воздух гудел от разрывов. Особенно слышно это было ночью.

— Слышите? — сказала я однажды вечером, сидя у Хэмиша в кабинете. — Вот теперь очень ясно слышно.