Нора Эфрон - Оскомина

Ужасно не хотелось сообщать Ричарду о нашем с Марком разладе: я живо представляла себе, как он самодовольно усмехнется. Но вышло иначе. Едва я закончила презентацию, Ричард увел меня в сумрачный бар со словами:

— Мне надо с тобой поговорить.

Я хотела было поднять руку — мол, мне тоже есть что сказать, но он уже начал:

— У меня было очень тяжелое предчувствие. И оно меня не обмануло.

— Предчувствие? — переспрашиваю я. Рассуждать о предчувствиях совсем не в его характере. Он даже пересказы снов слушать не любит.

— Пошел я вчера постричься, — начинает Ричард. — Сижу в парикмахерской, пытаюсь читать газету, а Мелани — я у нее регулярно стригусь — взялась за дело; вдруг, ни с того ни с сего, я возьми и спроси: «Как у тебя дела с Рэем?» Она с ним года два как помолвлена. Спрашиваю, значит, а она в ответ закатывает глаза: оказывается, Рэй в кого-то влюбился. Короче, пришел к Мелани и признался, что влюблен в другую, но хочет остаться с ней друзьями. А я с тобой дружить не желаю, говорит Мелани. Почему это? — удивляется он. Потому что ты набитый дурак, отвечает она, вот почему. И, обращаясь ко мне, говорит: «Представляешь? Тот еще наглец! А после еще спрашивает: „Ты что же, теперь меня даже стричь не станешь?“ Представляешь? Чувак помолвлен со мной, при этом влюбляется в какую-то телку и еще надеется, что я буду его стричь! Пошел он куда подальше! На кой мне такой козел сдался?»

Щелкая ножницами, она опять закатывает глаза, а я вдруг ловлю себя на том, что тупо смотрю в зеркало и чувствую: со мной происходит что-то странное. «Предвидение», возможно, слишком сильное слово, но ощущение было явно похожее. «Не спрашивай, по ком звонит колокол, Ричард Финкел, — подумал я, — он звонит по тебе» [80] Цитата из проповеди Джона Донна (1572–1631) — английского поэта и священника, крупнейшего представителя литературы английского барокко. .

— К чему это ты клонишь, Ричард? — спрашиваю я.

— Я знал , — отчеканивает он. — В ту минуту я точно понял .

— Понял что?

— Понял, что Хелен влюбилась в кого-то еще.

— Хелен… — повторяю я.

— Моя жена, — поясняет Ричард. — Хелен. Вспомнила? Та самая, которую ты ненавидишь.

— Это не я ее ненавижу, а она меня, — возражаю я. — Хелен меня ненавидит.

— И сразу все прояснилось, — продолжает Ричард. — Хелен в кого-то влюбилась и хотела мне об этом сказать; но если бы она мне выложила все напрямик, то я ни за что не повел бы себя так здраво и трезво, как та парикмахерша.

— А что, Хелен и вправду в кого-то влюбилась? — спрашиваю я.

— Да, — говорит Ричард. — Я вернулся домой, рассказал ей, какое у меня предчувствие, и знаешь, что она сказала? «Мне кажется, нам надо поговорить». — Ричард качает головой. — «Мне кажется, нам надо поговорить» — пять самых страшных слов в нашем языке.

— Хелен в кого-то влюбилась, — говорю я.

— Да, — подтверждает Ричард.

— Ну и дела, — бормочу я.

— Ты и не представляешь, каково это, — говорит Ричард.

— Еще как представляю, — возражаю я. — Спроси-ка меня, как поживает Марк.

— Ну и как поживает Марк? — повторяет Ричард.

— Он в кого-то влюбился, — сообщаю я.

— Ты это говоришь только для того, чтобы мне стало легче, — заявляет Ричард.

— Ничего подобного. Он всерьез в кого-то влюбился, а я для него — нечто вроде старого тюфяка.

— Лапочка, — Ричард крепко обнял меня. Потом заказал нам еще по двойной порции. И опять меня обнял. Не могу не отметить, что и в кризисе супружеской жизни есть свои плюсы, например, тебя то и дело заключают в объятия.

— И кто же это, парень или девушка? — спрашивает Ричард.

— Парень или девушка? В каком смысле?

— В кого влюбился Марк? Вот в каком смысле, — уточняет Ричард.

— Знаю, ты Марка не любишь, — говорю я, — но что за глупый вопрос.

— Значит, в девушку, верно?

— Верно, — подтверждаю я.

— Вот и Хелен тоже влюбилась в девушку, — говорит Ричард.

— Ах ты, мой дорогой…

Мы переглянулись. Ситуация была щекотливая. Иначе и быть не может, когда друг рассказывает про семейные неприятности: тут необходимо очень тщательно выбирать слова — вдруг у него все уладится? Но я оказалась в еще более щекотливом положении, чем обычно. К примеру, было бы ужасной ошибкой посоветовать: «Да пускай она катится, скатертью дорога», хоть меня и подмывало так сказать. Еще хуже было бы ляпнуть «лесбиянка», но этого я боялась зря, Ричард меня опередил:

— Ты знала, что она лесбиянка?

— Так ведь поди пойми, кто лесбиянка, а кто нет, — говорю я. — Самые очаровательные, женственные дамы — лесбиянки. Если на то пошло, Хелен, по-моему, на лесбиянку не тянет: шарму в ней маловато.

— Не смешно, — бурчит Ричард.

— Очень даже смешно, — говорю я. — Скорее всего, она не настоящая лесбиянка; просто увлеклась какой-то женщиной, и все.

— Ясно: теперь ты станешь мне внушать, что это нормально и естественно — мол, у всех женщин есть склонности такого рода.

— Не стану, — говорю я, — но для женщин, в отличие от мужчин, это не столь уж серьезное отклонение. Подумаешь, большое дело.

— Очень даже большое, если речь идет о твоей жене, — возражает Ричард. — А самое ужасное в том, что она влюбилась в особу, с которой я сам ее познакомил, — в свою собственную секретаршу, а ведь я ее к Хелен и устроил.

— Что-то я не улавливаю…

— В Джойс Раскин, — говорит Ричард. — Свою секретаршу. Раньше она работала на Тринадцатом канале, но ее сократили. Мне она всегда нравилась, а Хелен как раз подыскивала секретаря; я дал Джойс номер телефона Хелен, и теперь она спит с моей женой.

— Ну, Джойс тут не виновата, замечаю я.

Когда моя подруга Бренда стала спать с моим первым мужем Чарли, я совершила похожую ошибку — свалила вину на Бренду. Меня ничуть не удивляло, что Чарли стал мне изменять — он же мужчина, а мужчины изменяли мне еще с первого класса. Но она же моя подруга! Мы дружили с нашей первой встречи, а было нам тогда по пять лет. Познакомились в детском саду, в очереди за книгами. Та минута врезалась мне в память на всю жизнь: девочка впереди меня обернулась, я взглянула на нее и поняла, что ничего прекраснее в жизни не видала. Льняные волосы до пояса, темно-зеленые глаза, снежно-белая кожа — просто принцесса из какой-нибудь дурацкой сказки. Я всегда тешила себя надеждой, что в конце концов она подурнеет, а я с возрастом похорошею и мы более или менее сравняемся. Но она так и не подурнела. Что еще хуже, в детстве мы с ней каждое лето ездили в лагерь, участвовали там в спектаклях, и она всегда играла девочку, а я — мальчика. Годами меня снедала жгучая обида на Бренду: я мечтала получить роль девочки, но ни разу не получила. Если честно, в глубине души я даже обрадовалась, когда она стала спать с Чарли: я избавилась от чувства вины, ведь я много лет завидовала Бренде, а теперь меня грело сознание, что я — невинная жертва обмана.