Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

А там звезда красовалась на груди мужчины в синем твидовом пиджаке; этот мужчина почти ничем не отличался от Клода. У него очень французский нос – длинный и любопытный. Маленькие усики. Ухоженные ногти. Волосы недавно подстрижены и уложены помадой. Ботинки начищены так, что при каждом шаге в них отражалась желтая звезда.

Или вон та пожилая пара, оба при звездах. Его пришита к рваному свитеру, ее – к доисторической шубе, возможно, еще Викторианской эпохи. Они сидели бок о бок в тени дерева. Клод недавно заметил, что евреи старались держаться по периметру даже в тех немногих общественных местах, где им позволено бывать. Они всегда хотели спрятаться, хотя в Париже не было места, где они могли бы скрыться от посторонних глаз. Пара сидела на скамейке, и он положил руку ей на колено, очень по-хозяйски. Она обеими руками сжимала сумку. Часто моргая, они смотрели на мир, который продолжал жить своей жизнью, мир, который они больше не узнавали. Ее сумка была огромной, и Клод подумал, что внутри она хранит все самое важное: старые фотографии, свидетельства о рождении, драгоценности. Смену белья. На всякий случай.

Ни он, ни Бланш ни слова не сказали о звездах. Быстрее, чем обычно, они зашагали обратно в «Ритц», поднялись в свой номер. Молча легли в постель, полностью одетые, поверх простыней и покрывал. Он обнимал ее, и она дрожала, а может, дрожал он. Или они оба. Наконец она впервые заговорила о том, что они никогда не могли обсуждать.

– Слава богу, что у нас нет детей, Клод, – сказала Бланш после девятнадцати лет брака.

Он мог только кивнуть, прижимая ее к себе. Принцессу, которую он спас и которая превратилась в удивительную женщину с теплым, полным жизни телом, острым умом и щедрым сердцем. Ее доброта, ее мужество, ее страхи… Ее безрассудство, ее упрямство. Бешеный темперамент, что скрывается под дизайнерской одеждой. Иногда, признался себе Клод, он забывал о том, что его жена – личность, а не абстракция (обычно вызывающая раздражение). Прекрасное, приводящее в бешенство сочетание клеток, столкновение мягкости и жесткости, логики и эмоций – как и все женщины.

Но в глазах бошей некоторые скопления клеток, комбинации костей и плоти, пульсирующей крови и бьющихся сердец вовсе не были людьми.

– Бланш, пожалуйста, перестань встречаться с Лили, – прошептал он ей на ухо. Она тут же напряглась. – Пожалуйста! У меня плохое предчувствие. Я не знаю, что она может заставить тебя сделать. Но ты должна быть осторожной! А когда ты пьешь…

– Когда я пью, то что? – Ее голос стал резким, недоверчивым.

– Ты становишься беспечной. Ты не можешь себе этого позволить. В наши дни никто не может.

– Давай заключим сделку, Клод. – Она отстранилась от мужа, села к нему спиной и пригладила волосы. – Ты перестанешь убегать каждый раз, когда ночью звонит этот чертов телефон, а я перестану встречаться с Лили.

– Бланш. – впервые Клод испытал искушение. Искушение прекратить ночные встречи, которые случались все чаще и становились все более возбуждающими по мере того, как боши затягивали петлю на шее Парижа.

Комендантский час теперь строго соблюдался, что делало тайные свидания особенно волнительными и захватывающими. Больше четырех собираться запретили даже в кафе или ночных клубах. Было несколько нападений на нацистских солдат, которые привели к облавам и расстрелам мирных граждан – в основном евреев. Впрочем, немцы убивали их не только в отместку.

Но нет. Сейчас особенно важно снимать стресс, отвлекаться от утомительных ежедневных попыток угодить всем: жене, сотрудникам, гостям, которые на самом деле гостями не были. Он должен делать это в память о Сезаре Ритце. В память о себе самом, о том Клоде, каким он был раньше. Только за пределами «Ритца» он может снова обрести себя, и поэтому он не прекращает встречи с Симоной, Мишель и Мартином. Встречи, на которых обсуждаются не только овощи и фрукты; теперь Мартин занимается продажей других вещей. Некоторые из них нужны Клоду, другие он предпочел бы не использовать, но все же берет их у друга, чтобы сохранить (в «Ритце» большие шкафы, и они скрыты от посторонних глаз) или передать кому-то другому.

Хоть Клод и гордился своим благоразумием, он не расслаблялся ни на минуту: оценивал свое поведение, особенно тщательно исполнял свои обязанности. Ему грустно это признавать, но иногда он ошибался. Как-то вечером, около половины одиннадцатого, он зашел на кухню в подвале. Начался воздушный налет; британские самолеты сбрасывали бомбы на доки за городом – стратегически важное место для немецкой армии. «Ритц», как случайно узнал Клод, находился на той же широте, что и склады, и мог стать прекрасным ориентиром для бомбардировщиков, которые летели над погруженным во тьму городом. Если кто-то случайно оставит свет на кухне включенным…

И точно, свет ярко горел. Если нацисты узнают об этом, если они выяснят, кто оставил свет включенным… При этой мысли Клод содрогнулся. Он потрогал лампочку; она была еле теплая. Значит, тот, кто это сделал, только что ушел; Клоду показалось, что он почувствовал знакомый запах – духов или масла для волос, – но не обратил на это особого внимания. И решил быть внимательнее к своим подчиненным. Он узнает, кто это сделал, и возьмет его или ее на заметку.

Клод поднялся по лестнице в свой номер, где Бланш, тяжело дыша, как раз снимала туфли и чулки.

– Проклятая светомаскировка! Я не могла найти дорогу в отель, хоть убей!

И Клод забыл про свет на кухне, впав в ярость от того, что жена бродит по улицам во время воздушного налета. Вскоре они так громко спорили, что заглушали гул бомбардировщиков над головой.

На следующее утро его вызвали в кабинет фон Штюльпнагеля и не очень вежливо допросили, после чего отпустили, предупредив, что инцидент еще не исчерпан. Потому что свет на кухне был сигнальным огнем, указывающим самый короткий путь к докам и хорошо заметным сверху. Союзники, по-видимому, проделали большую работу.

А Клод должен быть осторожен; он не должен позволять своей страсти мешать работе, не должен навлечь беду на «Ритц».

Клод гордился своей деятельностью. Пока не замечал печаль в глазах жены, не чувствовал, что не оправдал ее ожидания, – и ей пришлось смириться с этим. Бланш разочарована в нем и в его работе, она страдает от его неверности. Клод не мог игнорировать отвращение, которое звенело в ее голосе, когда Бланш высмеивала его за то, что он кланялся нацистам и бежал выполнять их приказы. В течение нескольких дней после воздушного налета Клод угождал нацистским гостям с удвоенной силой; дошло до того, что он лично полировал ботинки фон Штюльпнагеля, который выразил неудовольствие работой мальчика-чистильщика обуви.