Станислав Смагин - Там, где мой народ. Записки гражданина РФ о русском Донбассе и его борьбе

Социально-политическая и демографическая история Донбасса сложилась довольно своеобразно, и национальное чувство здесь тоже отличается своеобразностью. Но оно не отсутствует, нет, напротив, местами острее, чем у большинства жителей России. Просто это конкретное чувство, по-настоящему интенсивно пробуждающееся при столкновении с конкретными угрозами. Пока украинизация шла ползуче, исподволь, относительно мирно, русская душа шахтерского региона дремала. Но когда окрасить донбасскую землю в жовто-блакитные цвета решили нагло, нахрапом, кнутом без намека на пряник и открытым террором, началось бурное пробуждение. Этот феномен можно ехидно назвать «моя хата с краю», можно более деликатно процитировать строки «Песни о Каховке» Михаила Светлова: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути».

Искать здесь предмет для обсуждения и осуждения… Знаете, в 1812 году дубина народной войны тоже начала по-настоящему дубасить лишь тогда, когда русский крестьянин и вообще простолюдин столкнулся лицом к лицу с оккупантом и понял, чем он хуже постылой, но все же коренной власти. Были ли крестьянин 1812 года и шахтер 2014 года сугубыми материалистами, сражающимися лишь за приземленные интересы? Да, в том смысле, что право говорить на родном языке и жить по родным устоявшимся традициям — великое благо и счастье не только духовного, но и вполне материального характера.

Обрисованный выше местный патриотизм, конкретный и обостряемый реальной физической угрозой, вступил в синтез с патриотизмом добровольцев из РФ, патриотизмом по-хорошему абстрактным, в одном из тех смыслов, где абстрактность имеет положительные черты. Это патриотизм, для которого Славянск и Горловка такие же русские земли, как Курск с Томском, невзирая на идиотские и преступно проведенные границы. Люди, живущие здесь, такие же русские, и боль их ощущается на физическом уровне также, как собственная. Кстати, за исключением переживания чужой боли как своей, соотношение духовности и осязаемой материальности здесь не менее сбалансировано, чем в донбасском патриотизме, ибо «Донбасс — русская земля» суть бесспорный исторический факт, а не отвлеченное рассуждение.

У меня весьма сложное, неоднозначное отношение к еврейскому народу, иногда полушутя-полусерьезно формулируемое мной как «юдоскепти-цизм» и лежащее примерно посреди треугольника, где углы — размышления Карсавина, Солженицына и Шульгина на соответствующую тему. Впрочем, даже у самих евреев отношение к своему народу и, например, к факту существования государства Израиль часто весьма сложное — поэтому с меня, грешного, и взятки гладки… При всем при этом в числе моих самых любимых поэтов — Борис Слуцкий, древний еврейский народ я считаю заслуженным и по-своему выдающимся, а еврейскую историю и еврейскую культуру — богатейшей кладовой, где часто можно найти филигранно, хирургически точные параллели и аналогии.

И первая аналогия, которую бы я хотел вспомнить в контексте Донбасса, это так называемый «кровавый навет» — обвинения евреев в убийствах людей других вероисповеданий (по большей части — христиан) для использования их крови в ритуальных целях. Я не готов и не буду открывать дискуссию, сколько в «кровавом навете» лжи и собственно навета, а сколько — возможной историчности и правдивости. Для самих евреев (а они, как и любой другой народ, имеют право на свой взгляд на историю) это одна из самых мрачных и трагических страниц их истории.

Вторая аналогия касается известного и уважаемого мною еврейского поэта Хаима Нахмана Бялика. Если Борис Слуцкий имел сложное смешанное национально-культурное самосознание и вполне может именоваться русско-еврейским поэтом, то Бялик, пусть он родился в Российской Империи и не совсем чужд нашей культуре, поэт однозначно еврейский. Тем и ценен. В 1903 году он по следам кишиневского погрома написал стихотворение, так и называющееся — «В городе погрома»; на русский его перевел Владимир Жаботинский. Я, опять-таки, не буду открывать дискуссию о еврейских погромах конца XIX — начала XX века, их сути, причинах и виновниках. Бессмысленно отнимать у евреев право на суверенную трактовку тех событий, тем более единой трактовки нет и у них самих, существует несколько возможных пониманий, и одно из наиболее известных и ярких создано как раз Бяликом. «В городе погрома» — стихотворение, как ни странно прозвучит, во многом юдофобское, поэт безжалостно клеймит соплеменников за трусость, низость и подлость в отношении друг друга, своих родных и близких.

Самое страшное, что «кровавый навет» против евреев провозглашали люди других наций и вероисповеданий. А если — свои против своих же? Как быть с выспренними рассуждениями о том, достоин ли Донбасс чести присоединиться к РФ. О том, что русские там какого-то иного сорта и качества, чем в Крыму, о том, что, откровенно говоря, «Донбассу никто ничего не обещал». Разве это не поход кога-ним к раввину с вопросом, не осквернится ли он дальнейшим пребыванием в браке с изнасилованной на его глазах женой и матерью общих детей.

Летом 2014 года я первый и, думаю, последний раз отдыхал на берегу турецком, в Мармарисе.Главным для меня в этой поездке стало не валянье на солнечном песочке, а поездка в храм Святого Николая в Мире (сейчас Демре). Впрочем, у турок есть чему поучиться — например, искреннему, не испорченному официозом патриотизму, когда в каждой харчевне и на каждом суденышке есть национальный флаг, да и Ататюрка, видно, что искренне, не из-под палки чтут. И все-таки Ататюрк Ататюрком, а скрытый нерв конфликта разных миров чувствуется даже под густым слоем проведенной им модернизации и вестернизации. Вроде кругом сплошь Европа — да, Европа южная, да, с азиатским колоритом, но по большей части Европа; однако все равно протяжный крик муэдзина с мечети затрагивает на подсознательном уровне и заставляет чуть вздрогнуть.