Джон Чивер - Исполинское радио

Рабочий, сошедший с автобуса на перекрестке, увидел стаю птиц и старуху, стоящую среди них. Он раскрыл свою бутербродницу и вытряхнул на тротуар несколько корочек. Кэйти тотчас подскочила к нему.

— Я просила бы вас не кормить их, — сказала она резко. — Видите ли, я живу вон в том доме и наблюдаю за ними, так что у них все есть. Я им насыпаю свежей крупы дважды в день. Зимой — кукурузу. Я трачу на них девять долларов в месяц. Они у меня получают все, что нужно, и я не хочу, чтобы их кормили посторонние.

И носком ботинка скинула корки в водосток.

— Я меняю им воду два раза в день и зимой смотрю, чтобы она не затянулась льдом. Но я не хочу, чтобы их кормили посторонние. Вы, надеюсь, меня понимаете.

Она повернулась спиной к рабочему и вытряхнула остатки из кулька. Чудная, подумал Честер, совсем чудная. Впрочем, кто из них чуднее, неизвестно — она ли, кормящая этих птиц, или он, глядящий на то, как она их кормит?

Кэйти была права: начало проясняться. Тучи исчезли, и Честер увидел в небе просвет. Дни заметно стали прибывать. А сейчас, казалось, день мешкает и никак не хочет уйти. Честер вышел из-под навеса, чтобы полюбоваться на прощание вечерним светом. Заложив руки за спину и закинув голову, он стоял и смотрел. В детстве его учили, что за облаками скрыт град господень, и даже теперь, взрослый, он испытывал к низко нависшим тучам любопытство ребенка, который думает, что ему вот-вот удастся заглянуть через какую-нибудь щелочку в жилище святых и пророков. Но дело было не только в привычке благочестивого детства. Он не мог уловить смысл только что окончившегося дня, и небо, казалось, обещало растолковать ему этот смысл.

Почему этот день оказался таким бессмысленным? Почему он ничем не наполнен? Почему Бронко, и Бествики, и Негусы, и соломенная вдова из квартиры семь «Д», и Кэйти Шей, и прохожий, почему они в сумме составляли нуль? Потому ли, что Бествики, и Негусы, и Честер, и Бронко ничем не могли помочь друг другу? Или потому, что старая дева не дала покормить голубей прохожему? Почему? Почему? — вопрошал Честер, вглядываясь в голубое небо, словно надеясь прочитать в нем ответ. Но небо сказало ему только то, что зима идет на убыль, что долгий день окончен, что уже вечереет и пора домой.

По статистике выходило, что Джим и Айрин Уэсткот всеми своими данными (общественное положение, годовой доход, политические идеалы и так далее) соответствовали так называемому среднему уровню. Они окончили колледж, женаты девять лет, имеют двоих детей, живут в большом доме на двенадцатом этаже, неподалеку от Саттон-плейс, посещают театр в среднем 10,3 раза в год и надеются со временем обосноваться в Уэстчестере. Айрин Уэсткот — милая, не очень красивая женщина с пушистыми каштановыми волосами и открытым, широким лбом, на котором ровно ничего не написано. В холодную погоду она носит хорьковую шубу, выкрашенную под норку. Джим Уэсткот не то чтобы моложав, он просто не хочет сдаваться: коротко стрижет свои начинающие седеть волосы, одевается, как одевались у них в колледже, говорит решительно, самоуверенно, с подчеркнутой прямолинейностью.

Единственное, что отличает Уэсткотов от большей части их знакомых, соседей и бывших однокашников, — это любовь, которую они оба питают к серьезной музыке. Они постоянно посещают концерты, а дома часами просиживают у приемника и слушают музыку.

Приемник у них был старенький, капризный, полный неожиданностей и совершенно неизлечимый. Ни Джим, ни Айрин ничего не смыслили в устройстве радиоприемника, как, впрочем, и вообще в механических приспособлениях, которыми они привыкли пользоваться. Когда приемник отказывал, Джим просто начинал стучать рукой по ящику. Иногда помогало.

Как-то вечером, в воскресенье, они слушали Шуберта, и вдруг в самой середине квартета музыка оборвалась. Джим несколько раз стукнул по ящику, но без всякого результата: Шуберт исчез безвозвратно. Джим сказал жене, что купит новый приемник, и на следующий же день, в понедельник, вернувшись со службы домой, объявил ей, что приемник уже куплен.

Утром во вторник покупку доставили к черному ходу. Айрин позвала няню и домового слесаря, и, когда они втроем втащили в гостиную огромный эвкалиптовый ящик, он показался ей чудовищно уродливым. Айрин гордилась своей гостиной: мебель, стены, драпировки были выдержаны в одном стиле; к убранству комнаты она относилась так же серьезно, как к своим нарядам. Новый приемник вторгся в ее владения с назойливостью непрошенного гостя. Она растерялась от количества кружочков и рычажков, которыми он был оснащен, и долго присматривалась к ним, прежде чем воткнуть вилку в штепсель.

В кружочках загорелся зловещий зеленый огонек, и откуда-то издалека полились звуки фортепьянного квинтета. Впрочем, впечатление, будто звук идет издалека, длилось всего какую-нибудь секунду, ибо квинтет со скоростью, превосходящей скорость света, обрушился на Айрин всей своей мощью, заполнил собой комнату и сбросил фарфоровую безделушку со стола на пол.

Айрин кинулась к приемнику уменьшить звук. Она с ужасом глядела на безобразный ящик, таивший в себе такую страшную, неуемную силу. Но тут вернулись дети из школы, и она отправилась с ними в парк. Только под вечер, когда Эмма, накормив детей, купала их в ванне, могла она снова заняться приемником. Она включила его, приглушила звук и уселась слушать знакомый и очень любимый ею квинтет Моцарта. Слышно было хорошо. «У нового приемника звук гораздо чище, чем у старого», — подумала она. И решила, что звук важнее всего, а ящик, в конце концов, можно задвинуть за диван. Но только она примирилась с новым приемником, как начались помехи. К песне струн присоединился треск, словно где-то горел фитиль взрывателя, и музыку все время сопровождало какое-то шуршание, напоминавшее шум морского прибоя. Айрин принялась крутить по очереди все рычажки управления, но помехи ничем не удавалось заглушить. Она перестала возиться с приемником и сидела грустная и растерянная; теперь она уже думала только о том, чтобы не утерять нить мелодии. Стена гостиной выходила на лестницу, и Айрин вдруг поняла происхождение помех: приемник воспроизводил колебания тросов лифта и грохот хлопающих дверок кабины. Он перехватывал все звуковые волны. Он реагировал на электрический ток какого бы то ни было происхождения, и вскоре в музыке Моцарта Айрин стала различать телефонные звонки и жалобный вой пылесоса. А прислушавшись, она уже узнавала звонки в квартиры, треньканье лифта и жужжание электрических бритв.

Приемник передавал шумы, исходящие из соседних квартир.

Убедившись, что не в силах справиться с могучим чудовищем и его злополучным тяготением к диссонансам, она выключила его и пошла к детям.