Михаил Гиголашвили - Кока

Гагику поручено было составить список продуктов к празднику, подкупить вкуснятинки. Он рьяно принялся за дело, пообещав самолично приготовить настоящий зэковский торт. Выпивкой заведовал Али-Наждак: сам не пил и прятал бутылки к празднику, а на просьбы дать растопыривал ладонь:

– Не сейчас, брат. Яхши? Аллахом заклинаю, не проси! На праздник дам!

Вертухаи были оживлены не меньше зэков. Для них наступали сытные времена: у сидельцев появляются к празднику деньги на покупки. Многим к Новому году шли посылки и передачи, скапливались в почтовом закуте, их надо открывать, шмонать, брать из каждой самое вкусненькое. А что скажешь? Кому жаловаться? Начальнику Евсюку, что лососину икрой заедает?..

К Новому году зэки учили стихи и тосты, украшали камеру, радуясь по-детски удачно повешенной гирлянде из конфетных фантиков или иконе – её прислала Тёще простившая его терпила-тёща. Икону водрузили на видное место и часто крестились на неё.

31 декабря Гагик с утра принялся готовить зэковский торт, утверждая, что сейчас по всем зонам готовят это лакомство. Первым делом соорудил из фольги противень. Поручил Трюфелю наломать на мелкие кусманчики три плитки шоколада, а Тёще – высыпать в миску два кулька песочного печенья и перетереть в порошок. Смешал эту сладкую муку с двумя пачками сливочного масла. Выложил слой массы на противень, залил сгущёнкой. И так ещё два слоя, прокладывая их кусочками шоколада. Готово! Торт отнесён на подоконник – самое прохладное место в хате, а Трюфелю и Тёще дозволено “уважать свой труд” и долизать из миски восхитительно-сладкую смесь.

Этим же утром немчику пришла благая весть. Сало вкинул письмо на немецком языке – это родители давали о себе знать через следака: обещали прислать племянника Фридриха с деньгами, он уже оформляет экспресс-визу, пусть Ингольф держится и не забывает, что его дед и дядя тоже прошли русский плен: “Это испытание, которые нам даёт Бог за наши грехи, его надо перебороть!” Гольф обрадованно потрясал письмом:

– Herr Gott sieht alles! Hört alles! Versteht alles! [195] Господь всё видит! Всё слышит! Всё понимает! (нем.)

Целый день 31 декабря тюрьма радостно гудела, перестукивалась, обменивалась “конями” и малявами с поздравлениями всем достойным пацанам. Во всех камерах начали пить, не дожидаясь вечера. Главнач издал приказ – прогулки в этот день отменяются, пусть все сидят по камерам. На всякий случай вызвали омоновцев – они в дежурке украдкой прикладывались по очереди к плоским фляжкам.

Вертухаи тоже на взводе – на стуки и зовы из камер не шли, собираясь по этажам, где опорожняли и поедали всё, что выудили из зэковских передач.

Стол в хате накрыт. Гагик, оглядывая его, строго выговаривал Тёще:

– Колбас ещё нар-режь… Сыр-р-р пока хватит, балик-джан… Что только нет!.. Вот ещё икр-ра с моя сторон!..

На что Тёща отвечал, украдкой подъедая хвостики от колбасы:

– Сделаем, Робинзонович, в лучшем виде, не боись!

И он вытащил из-под подушки две банки красной икры и любовно разглядывал их, пока Тёща искал в “телевизоре” открывалку. Трюфель раскладывал разные сорта колбасы, которые Гольф украшал на ощупь веточками петрушки. Для мусульман припасена холодная говядина с чесноком. И в довершение – разные сладости и конфеты, коих, как известно, должно быть на Новый год в изобилии – тогда и весь год будет сладким. Лом подсовывал их Трюфелю:

– Поешь сладенького, ты же любишь конфетки! – На что Трюфель разражался серией мата по адресу и конфет, и конфетной фабрики, и того фасовщика-подлеца, что сдал его… Хотел сделать приятное жене на день рождения – вот и сделал!..

Кока с Замбахо, сидя отдельно, вспоминали, как раньше в Тбилиси первого января, отоспавшись, все вылезали из домов с карманами, набитыми шоколадом, конфетами, мандаринами, раздавали их знакомым, те тоже дарили конфеты, мастырки или что посильнее – кто чем запасся. Все были добры и благостны. И все куда-то бодро шли – к родным, друзьям, любимым… Счастье!.. Не ценили!.. Думали, так будет всегда: в тёплой и светлой квартире запах хвои, ёлка, блеск игрушек, спокойные родные лица, по телевизору новогодний “Голубой огонёк”, а на столе сациви, оливье, холодец, жареный поросёнок, балык, холодная осетрина, соленья, сыры, хачапури, домашнее вино и деревенская чача, а в духовке скворчит индейка с яблоками и черносливом по рецепту прабабушки…

– А если иногда ещё снег был – тогда вообще сказка! У нас в Сололаки все на санках катались! В снежки играли! – вспоминал Кока свой город, о котором бабушка как-то сказала, что Тбилиси зимой похож на белые полотна Модильяни…

Со стуком открылась кормушка, оттуда глядели бессмысленно-оловянные глаза Хари.

– Гамрикелка, сюда ходь! Собирайсь! С сиськами и сосисками!

“Опять? Куда ещё? Какие сиськи? Опять перегоняют куда-то?”

Оказалось, пьяный пупкарь так шутит – в коридоре его ждал Нукри. Как всегда, хорошо одет, гладко выбрит и надушен. Они обнялись.

– Как сидишь?

– Нормально. А ты?

– Тоже. Был у Тархана? – спросил Кока.

– Был. Старый и насквозь больной… А мы, дураки, даже легенду с тобой не разработали! – покачал Нукри головой. – Так бы ты на свободе остался.

Кока возразил:

– Почему я? Если б этот опер не сказал, что камера открыта, то я бы взял сумку… Да и не мог я сказать, что тебя не знаю… Язык не повернулся. Эх, ладно! Было свидание с отцом?

– Да. Денег дал. Тебе надо? – полез Нукри в карман.

– Нет, мама дала на свидании. Она говорила, что у тёти Софико из соседнего двора брат работает в Пятигорске в коллегии адвокатов, ищут пути к нему.

– Да, знаю. Ничего, прорвёмся, – твёрдо сказал Нукри. – Мой отец подключился. Может, что и выйдет.

– Тебе, случайно, статью не поменяли? – вспомнил Кока. – А то мой следак узнал, что я пятнадцать суток за анашу сидел, грозил статью на до пятнадцати лет перекинуть, как рецидивисту.

Нукри поджал губы, вздохнул:

– У тебя следаком этот мудак с верёвочками?

– Да, коняга в очках.

– У меня тоже он. А я на допросах вообще молчал, ни слова не говорил, как немой. И ничего не подписывал! А ты?

– Я один раз, в начале, что-то подписал… Но я готов идти на зону! – сказал Кока правду.

– Я тоже. Если такая судьба – что поделать? – Нукри развёл руками.

– Я Господа прошу каждый день помочь, – признался Кока. – Библию читаю.

– Дай Бог. Аминь! С праздником тебя! Братве привет! – кинул напоследок Нукри, когда Харя подогнал его:

– Двигай поршнями! Новый год на носу, а они сопли разводят!

И Кока пошёл в камеру, думая о том, что часть его души уже смирилась с предстоящим – а что остаётся делать? – но теперь ожила другая часть души: в ней зрела пусть слабая, но надежда. И он начал мелко креститься, со страхом думая: неужели в самом деле кому-то ведомы эти его кресты? – и одновременно не веря, что есть некто или нечто сущее, сущий Сущ, что может уследить за всем живым на земле…