Михаил Гиголашвили - Кока

– Они хоть и вертихвостки, но труженицы! По пять львят за собой таскать по этой саванне, оберегать, учить!.. А эти наглые самцы только дрыхнут!

Вообще, львы-самцы вызывали у неё двоякое чувство – бабушка и любовалась их величественностью, и осуждала за лень, сонливость и беспардонность:

– Занялись бы чем-нибудь! Бездельники и вертопрахи вроде тебя!

А на вопрос, чем, например, должны заниматься львы, уклончиво отвечала:

– Ну, пусть гнездо строят, жилище, а то ливни идут, а они, как дурачки, под дождём мокнут! Львята замерзают! Не соображают, что ли, пещеру найти, обосноваться! Или хоть под дерево спрятаться. Это царь зверей? Почему медведь может найти себе берлогу и там жить, а львы – нет? Любая белка имеет своё дупло!

– В саваннах деревьев и пещер нет. Львам этого не надо: вся саванна – их дупло. Они хозяева. Кстати, не такие уж они ленивые – постоянно обходят огромные ареалы, охраняя их от пришельцев. Лев не охотник – он воин, страж, защитник! А в другое время – да, поймает мясо, съест – и спать, как воры-законники в тюрьме! – возражал Кока. – Что делает альфа-лев? Защищает прайд, жрёт, что самки принесут, и насилует потом по очереди свой гарем. Его предназначение – охранять прайд и жрать буйволятину, и всё! Да, ещё искать потом воду, чтоб переварить тридцать кило белка, сожранного зараз.

– Вертопрах и вертихвостки! – качала бабушка головой, печалясь, что старый лев изгоняется из прайда, уходит восвояси, но, не в силах охотиться, без зубов, со слабым зрением и дряблыми мускулами, вынужден пробавляться падалью и чаще всего бывает разорван гиенами и шакалами. – Такова участь всякого тирана!

Когда она слышала совсем уж странные вещи, типа того, что антилопы дикдики метят территорию слезами, все кенгуру – левши, а рогатая ящерица может стрелять во врага кровью из глаз, – то разводила руками, пожимала плечами:

– Ну, не знаю, не знаю… Надо верить, да верится с трудом… Как это – слезами метят? Как кровью из глаз стрелять?.. Почему все левши?.. Неисповедимо всё!

Просмотр обычно заканчивался каплями Зеленина, корвалолом, валидолом и выключенным телевизором – бабушка нервничала, переживая за всех тварей божьих, явно выделяя в них тех, кому нужна помощь, кого только ноги спасают от хищной смерти.

Иногда просмотры фильмов о животных вызывали в бабушке приливы учительства, она просила Коку быть предельно осторожным на улице, никуда не ввязываться, после школы идти прямо домой, а не ошиваться возле хинкальной на Вельяминовской (новых названий улиц она не знала, помнила только дореволюционные: “Пойдёшь по Консульской, дальше по Петра Великого, свернёшь на Ртищевскую, дойдёшь до Бебутовской…” Их улица Чонкадзе была для неё Гудовича).

Доказывая необходимость быть крайне осторожным, она почему-то приводила примеры из Античности. Великому трагику Эсхилу на лысую башку орёл сбросил черепаху, приняв лысину за блестящий камень. Мудрец Филит Косский зачах от невозможности решить дилемму: “Если кто-то говорит: «Я лгу», – то ложно или истинно это высказывание?” А философ Хрисипп вообще умер в припадке смеха.

И почему-то часто после таких просмотров она поминала Сталина, которого ненавидела, ругала смердом, босяком, люмпеном, простолюдином на троне, но признавала, что кое-какие понятия у него всё же были – например, когда ему показали программу Первого съезда писателей СССР, он рассердился: “Что это? На девятнадцатый век у вас полстраницы, а на двадцатый – всё остальное? Вы кем себя считаете? Лучше Толстого?” Говорят, что там же, на Первом съезде, Сталин приказал повесить в фойе огромный портрет Шота Руставели, сказав Поскрёбышеву: “Чтоб никто не думал, что я из деревни!” Сталин, похоже, напоминал бабушке какое-то животное, вроде тигра или гиены…

Как-то поздно вечером два санитара привезли девушку поразительной красоты с абсолютно кошачьим лицом: маленький носик, ротик, ушки, две косички, как два ушка. Одета по-дискотечному – в блестящую блузку и джинсы в обтяжку. Ногти обкусаны, лак облетел. Кока слышал, как санитары устраивают её в палате у каракатицы, с которой девушка говорила по-русски.

Когда санитары удалились, она вышла в холл, села в кресло, кусала губы, дёргала головой, что-то шептала. Кока решился спросить:

– Чем-нибудь помочь?

Она на него даже не взглянула.

– Не надо. Я сама себе должна помочь.

– А что вас беспокоит? – продолжал Кока, хотя девушка была явно не расположена к разговору. Но она ответила на его глупый вопрос кратко:

– Кокс. И психоз.

– О! Значит, мы коллеги! Ломка? – оживился Кока.

– Да. И психоз. А у вас что? – Тут только она подняла на него кроткие заплаканные глаза с разводами туши.

– Коктейль. Но ломку сняли… – И он, как старожил, начал рассказывать про семинары и всякие рентгены, однако девушка отмахнулась:

– Я не первый раз тут откачиваюсь!.. Да мне по фигу их семинары! Сегодня с диско пришла, с матерью скандал, она вызвала амбуланс. Продала меня врачам, что на коксе сижу. Теперь вот торчи тут две недели! Нет, я долго не останусь! Ломку сниму – и привет! Ещё эта толстая Наташка в палате! Без умолку матерится, противно! Она психичка, часто тут лежит, – пожаловалась она на соседку-каракатицу в бархатном платье.

– Да, меня тоже ругала. А что за психоз у вас?

Зелёные глаза вспыхнули и погасли.

– Сидишь, что-то делаешь, делаешь – и остановиться не можешь…

– Что, например?

Девушка усмехнулась:

– На Новый год всю ёлку общипала, по одной иголке вырывала… Пока не обчистила всю, не успокоилась. Вот так щиплю и думаю о чём-то, а о чём – сама не знаю, всё пытаюсь вспомнить. – Она вздохнула. – Или платья перебираю, никак не могу уложить: то выну всё из шкафа, то опять засуну. Вот знаю, что не надо этого делать, – а делаю!

Кока начал спрашивать, случайно не кайфарики ли эти медбратья, Фальке и Боко, очень уж бледные и курят много, и не знает ли она, где можно взять хорошей травы. Но она, подозрительно зыркнув, свернула беседу на усталость и неслышно пропала в палате, откуда неслись обрывки воплей кривоногой каракатицы:

– …уй ей в …раку! Эта манд… доктор Хильда наёб… меня! Сбегу к …ни матери! Ну вас всех в пиз…!

Чистя зубы на ночь и глядя в зеркало, Кока ужаснулся: он так оброс, что стал похож на тех горбоносых бородатых гну, из-за которых так переживала бабушка. Неудивительно, что женщина-кошка была с ним неразговорчива и приняла, наверно, за наседку или мента. Недавно главврач на обходе сказал про одного сбежавшего больного: “У него не все чашки в шкафу”. Психи настроены на свою волну, а остальной мир их не касается.

Вечерами стало холодно. Кока, получив на складе тёплую куртку, выходил посидеть у пруда в саду.