Михаил Гиголашвили - Кока

Двигаются спинки рыб. Стрекозы парят над кувшинками. Где-то тявкает собачонка. По дорожке прыгают птицы, подбирают крошки, которые сыплет им баба-сумка. Жизнь идёт, а он брошен в немецкий дурдом. За что? Но, вглядываясь в себя, ощущал спокойствие. Сейчас он сосредоточен, физически крепок, уравновешен. Нет, надо навсегда разделаться с ширкой, с этой напастью, и заняться каким-нибудь делом, как советовала бабушка: “Мужчина должен иметь в жизни любимое дело, то, что умеет делать лучше всего. Пусть хоть клубнику выращивает или ракеты в космос запускает, но главное, чтоб клубника была сладка, а ракеты – точны! Не обязательно всем быть Микеланджело, чтобы жить счастливо! Да и был ли он счастлив – тоже большой вопрос”. С чем маленький Кока был вполне согласен (разве камень долбить – большое счастье?), хотя удивлённое уважение к скульпторам осталось в нём навсегда после слов о том, что скульптор берёт глыбу камня и отсекает всё лишнее.

Но вот чем заняться? Он уже отсидел свой срок в Горпроекте, возвращаться туда нет смысла. Да и есть ли он ещё вообще, этот Горпроект? Бабушка по телефону говорила, что многие учреждения закрыты, нет денег на зарплату, в городе неспокойно, голодно и холодно, за хлебом очередь с ночи занимать надо, как во время войны, – впрочем, война идёт, полно оружия, шастают шайки вооружённых типов в защитной форме. А сосед Бидзина, продавец, недавно явился во двор в форме хаки и с пистолетом, всем книжечку показал: он теперь полковник армии Тенгиза Китовани [139] Министр обороны Грузии в 1992–1993 гг. .

– Чему удивляться? Какова армия – таковы и успехи! – в сердцах итожила бабушка. – Говорят, выпустили из тюрьмы уголовников и тоже влили в отряды. Мародёрство ещё никогда к победам не приводило! Продавцы стали полковниками! Дворники – офицерами! Мой отец, полковник царской армии, прошёл весь путь от низа до верха, пока его не расстреляли проклятые большевики! А эти? Купят книжечку – и готово, полковник!.. Генерал!.. Да чего уж там – сразу генералиссимус!..

Впрочем, бабушка ругала всякую власть, особенно большевиков, которые, по её словам, после переворота попёрли во все стороны, как газы из вспухшей тухлятины, не разбирая, где чьё, – в пожаре мировой революции всё сгодится! Только прокураторы провинций теперь будут называться не наместники, как прежде, а вторые секретари ЦК (первыми были нацкадры). Этого прокуратора совсем не обязательно каждый день по телевизору показывать, но на параде 9 Мая он обязательно стоит рядом с первым секретарём.

– Вон, видишь, на трибуне? Рядом с Василием Павловичем [140] Василий Павлович Мжаванадзе – первый секретарь ЦК КП Грузии в 1950–1970-х гг. ? Это они и есть, главные сволочи! Наши тоже сволочи, но не главные, а эти – главные! Борис Никольский, второй секретарь! Всё под его присмотром происходит! Наш Василий – кукла, пешка в его руках! Все приказы из Москвы идут!

Мысли о выходе из дурдома возникали у Коки всё чаще. Сколько можно слушать ослиное рыгание, хрюканье и канонады Массимо? Ломка снята. Нога зажила. Он в порядке. Можно ехать куда вздумается. И даже четыреста гульденов не потрачены. А что, кстати, с этими гульденами? Да что может быть? Проширяли, наверно… А он, Кока, не хочет больше быть рабом наркоты! Надо уехать в Тбилиси, там всё равно ничего нет, полный голяк… Нет ни света, ни газа, ни воды, и все пьют – что ещё остаётся делать? И ему, Коке, придётся пить. Хотя чем это может закончиться, ему хорошо известно; не так давно он чуть не умер в дороге.

Тем летом он приехал из Парижа в Тбилиси, чтобы доставить бабушке кое-какие вещи (у неё с мамой Этери один размер, и мать пару раз в году посылала бабушке свои вещи, а себе покупала новые). Через две недели – обратный билет. Как назло, бабушка с подругой уехали отдыхать в Боржоми, и Кока остался без присмотра и контроля в летней жаре и пустоте (друзья на отдыхе).

Началось всё с игры в нарды во дворе на пиво. Скоро к пиву присоединилась чача, продаваемая в соседней подворотне. И он подсел на чачу, градусов под шестьдесят пять.

Дни проходили весело. С утра выпивалась гранёная стопка жидкого огня – и солнце вспыхивало ярче! И небо окрашивалось ярко-синим! И воробьи принимались чирикать веселее! И внутри всё зажигалось!

К двенадцати часам являлись соседские парни. Играли быстро несколько партий, чтобы выяснить, кому бежать к старухе Маро за бутылкой, кому – за хинкали, а кому – за пивом. И пошло-поехало до вечера! Дым коромыслом, нарды, карты, музыка, телевизор, прогулки до хинкальной, стычки на улице, пьяные разговоры до утра, благо чача доступна круглые сутки: старуха Маро страдала бессоницей, из-за чего постоянно лежала в полудрёме на кушетке и в любое время выдавала бутылку из окна уборной, где прятала свои запасы от милиции. Впрочем, участковый Гено сам иногда покупал у неё выпивку, зная, что чача чистая, домашняя, гонит её в деревне сын Маро, прилежный Пармен (бородатый и кряжистый, в серой шапочке, он часто приезжал из Кахетии на разбитом “москвиче”, чтобы пополнить закрома матери).

Иногда удавалось вызвонить и выманить кого-нибудь из старых любовниц. Тогда соседские парни изгонялись из квартиры, а комнаты убирались. Девушка приезжала на такси, смущённо цокала по камням, а весь двор, замерев, провожал её взглядами. Всем всё было ясно, смотрели понимающе, а некоторые – и завистливо. Хуже, чем вход, был для девушек выход. Тут уж соседи не могли скрывать ухмылок при виде сбившейся причёски, незастёгнутой пуговицы, размазанной помады или красного от смущения лица. А Кока, наблюдая из-за занавески, каждый раз думал, как, наверно, противно и ужасно быть женщиной: все осматривают твоё тело со скотским вожделением, ты для них не человек, а биомасса для совокуплений (сам Кока, брезгливый с детства, не был любителем мясных оргий – корректный, сдержанный английский секс ему больше по душе).

Так продолжалось две недели нон-стоп. Кока пил “по-американски”: с утра и до вечера, но не понемногу и со льдом, как цивилизованные люди, а как его научили во дворе – полными стаканами и до дна, а то не мужчина.

А на пятнадцатый день пришла пора возвращаться в Париж. Пить нельзя – с запахом в самолёт не пускают. И самое страшное – надо тащить две огромные сумки, набитые чурчхелами, банками с вареньем, бутылками с ткемали, сушёным реханом, специями, пряностями! И сдать их в багаж нельзя – разобьются, надо волочить с собой в самолёт. Лететь долго: вначале из Тбилиси до Москвы, там с аэродрома на аэродром, оттуда в Париж. А у него – алкогольная интоксикация! Отвратительный запах чачи прёт изо всех пор, а воды, чтобы толком помыться, нет – летом в городе, как всегда, перебои. И лететь, часами скорчившись, сжатый со всех сторон!..