Тове Дитлевсен - Зависимость

Некоторое время спустя после нашей свадьбы Арне и Синне приглашают нас вечером на званый ужин. Синне прислали из дома полтуши поросенка, и это нужно отметить. Карл от приглашения отказывается и предпочитает, чтобы и я не ходила. Извиняющимся тоном, который никогда не выдает его истинного настроя, он говорит: если человек поглощен работой, не стоит заводить слишком много знакомств. Но это мои друзья, возражаю я, совершенно не вижу причин не пойти на ужин. А если я сделаю укол, вкрадчиво спрашивает он, ты останешься дома? Сбитая с толку, я соглашаюсь, и впервые мне становится страшно. На следующее утро мне так плохо, что я не в состоянии подняться и сварить ему кофе. Свет режет глаза, и я с трудом разлепляю потрескавшиеся, сухие губы. Прикосновение простыни и пододеяльника к коже кажется невыносимым. Куда бы ни упал взгляд — всё выглядит уродливым, тяжелым и неприятным. Сорвавшись, я отталкиваю от себя Хэлле, и она разражается плачем. Что случилось? — спрашивает Карл. Снова ухо? Да, вою я и хватаюсь за ухо. Боже ты мой, думаю я в отчаянии, пусть он еще разочек попадется на эту уловку. Пусть не уходит на работу, пока не уколет меня. Дай посмотрю, заботливо просит Карл и достает отоскоп и небольшой фонарик с верхней полки шкафа, где хранятся инструменты для выскабливания. Выглядит безобидно, бормочет он, всё должно быть под контролем — ты ведь ходишь к лору дважды в неделю. Пока он обследует ухо, я пытаюсь не моргать, чтобы вызвать слезы. Я очень беспокоюсь, говорит он, наполняя шприц, возможно, у нас нет другого выхода — только операция. Я обсужу это с Фальбе Хансеном. Это врач, которого Карл для меня нашел. Почему ты делаешь маме укол, спрашивает Хэлле, которая наблюдает такое впервые. Это прививка, отвечает он, от дифтерии, тебе уже сделали. Но ее делают в плечо, возражает та, а почему ты делаешь в руку? Взрослым колют по-другому, объясняет он, вынимая иглу. Расслабленная, отдаленная и блаженная, я наблюдаю, как он пьет кофе и накладывает Хэлле овсяную кашу. Пассивная и счастливая, прощаюсь с ним, но глубоко в моем затуманенном маленьком сердце таится страх — он гложет меня. Операция! С ухом всё в порядке. Но я забываю об этом и грежу о романе, который уже задумала. Он будет называться «Ради ребенка», и я пишу его в уме. Длинные, красивые, стройные предложения тянутся через мое сознание, и я лежу на диване, уставившись на печатную машинку, не в силах сделать хоть малейшее движение в ее сторону. Хэлле ползает по мне, и одеваться ей приходится самой. Я велю ей подняться к Киму и поиграть в саду. Когда действие укола заканчивается, я заливаюсь слезами, одеяло натягиваю до самого подбородка — меня трясет от холода, хотя уже наступило лето. Это ужасно, произношу я вслух, терпеть нет сил. Как положить этому конец? Я с трудом одеваюсь — руки дрожат, вещи царапают кожу. Я собираюсь позвонить Карлу, чтобы он вернулся и впрыснул мне новую порцию. Часы кажутся годами, и я думаю, что их не переживу. Неожиданная резь в животе заставляет меня пойти в туалет. Начинается понос — в уборную приходится бегать каждые пять минут.

Позже мне становится чуточку легче. Я усаживаюсь за печатную машинку и начинаю роман, который давно блуждает у меня в голове. Но пишется не так легко и бегло, как обычно, мысли сложно собрать воедино. Я всё время посматриваю на наручные часы, чтобы узнать, сколько времени остается до прихода Карла.

В полдень заходит Джон, друг Карла, он изучает медицину и болеет туберкулезом. Джон живет в Рудерхёй у моей свекрови. Мне он не нравится: у него неприятная привычка молча сидеть в углу, не сводя с меня больших глаз, словно он — рентгеновский аппарат. Я для него — будто трудная задача, которую любой ценой нужно решить. Обычно они с Карлом обсуждают при мне непонятные научные вопросы, и наедине с ним я никогда не остаюсь. Мне нужно с тобой поговорить, произносит он серьезно, у тебя есть минутка? Я приглашаю его войти, и сердце у меня начинает колотиться быстрее от странного неопределенного страха. Джон садится на мой стул у письменного стола, я — на оттоманку. Сидя он кажется высоким: крупное квадратное лицо, широкие плечи и длинная сутулая спина. Ноги очень короткие, поэтому когда он встает, то едва ли становится выше. Раньше они с Карлом жили в Регенсене [22] Студенческое общежитие в центре Копенгагена. и помогали друг другу писать дипломные работы на золотую медаль. Он немного сидит без слов, потирая, будто с холоду, огромные ручищи. Я опускаю глаза в пол — его сверлящего взгляда мне не выдержать. Вдруг он начинает: я волнуюсь за Карла и, возможно, за тебя. Почему? — настороженно интересуюсь я. Нам хорошо вместе. Он наклоняется, чтобы поймать мой взгляд — одновременно дерзкий и боязливый. Карл никогда не рассказывал, продолжает он настойчиво, о своей госпитализации год назад? Какая еще госпитализация? — с волнением переспрашиваю я. В психиатрическое отделение, отвечает он, у него был психоз. Будь любезен, говори на датском, раздраженно прошу я, что такое психоз? Преходящее психотическое расстройство, отвечает он и снова откидывается назад. Оно длилось три месяца. Через силу я выдавливаю из себя смех: хочешь сказать, что он душевнобольной? Таких держат взаперти, потому что их боятся, а я его не боюсь. Он отрывает от меня свой нервный взгляд и переводит его на играющих в саду детей. Здесь что-то не так, произносит он, у меня есть предчувствие, что он снова заболевает. На мой вопрос о причине он рассказывает, что Карл в последнее время забросил работу, чтобы изучать одни лишь ушные заболевания. У него на столе в институте копятся груды учебников по анатомии уха и его патологии. Он изучает их так, словно планирует стать лором. Это просто безумие, с нажимом продолжает Джон, вести себя так лишь из-за твоей небольшой боли в ухе. Любой другой предоставил бы это специалисту и был бы уверен, что тот сделает всё возможное. Но он любит меня, отвечаю я и чувствую, как заливаюсь краской. Я ему небезразлична, и он желает, чтобы я поправилась, — только и всего. Похоронная физиономия меня смешит: отличный же ты друг, заявляю я, мчишься к жене и рассказываешь, что он сошел с ума. Я этого не говорил, отвечает он нерешительно, просто хочу, чтобы ты знала: три его тетки лежат в психиатрической клинике. В любом случае рожать от него не стоит. Как только Джон это произносит, меня пронзает мысль: менструация должна была начаться несколько дней назад. Знаешь что, говорю я, кажется, со своим советом ты опоздал. Я подозреваю, что уже беременна. Эта мысль меня радует, и я предлагаю Джону пива или чашку кофе — слушать его больше не хочу. Но он отказывается: пора на лекцию. Я провожаю его до двери, и на прощание он протягивает мне руку, что среди моих друзей не принято. Через несколько дней меня госпитализируют в Авнструп, добавляет он, нужно вывести из строя одно легкое [23] Скорее всего, имеется в виду коллапсотерапия (искусственный пневмоторакс), когда пораженное туберкулезом легкое сжимают. . Для такого человека, как я, здоровье — это не что-то само собой разумеющееся. Он немного мешкает, прежде чем уйти. И, прямо как Лизе, говорит: у тебя нездоровый вид. Ты точно достаточно ешь? Я успокаиваю его, что питаюсь как следует, и облегченно выдыхаю, когда он наконец-то исчезает. Хотя Джон меня и не просил, я решаю ничего не рассказывать Карлу об этом визите.