Рэйчел Бинленд - Флоренс Адлер плавает вечно [litres]

Гусси протянула руку для секретного рукопожатия, и Анна захлопнула пудреницу и спрятала обратно в сумочку вместе с платком. Затем она потянулась к запястью девочки.

– Гдарп-е тарп-ы барп-ыларп-а? – спросила Гусси.

– Давай пока поговорим по-английски, ладно?

Какое-то мгновение Гусси казалась ужасно расстроенной, но ее лицо тут же просветлело.

– У меня для тебя письмо!

– О? – Анна получила письмо от матери несколько дней назад, но, возможно, ей написал отец. Вместо длинных писем он обычно присылал статьи или короткие рассказы, которые вырезал со страниц журнала «Кладдерадач» [25] Kladderadatsch – «Кладдерадач» («трам-тарарам» или «трах-тарарах» ( нем. )), еженедельный иллюстрированный журнал политической сатиры, издавался в Берлине в 1848–1944 гг. . Возможно, дело было в долгих годах, которые он провел за изучением и преподаванием английского, но отец будто понимал, что теперь для Анны возможность читать на немецком стала подарком.

Гусси провела ее на кухню, где стол был завален старыми газетами, разрезанными на кусочки.

– Над чем ты работаешь?

– Бабушка говорит, что маме нравятся пятнашки Дион.

– Пятерняшки.

– Я так и сказала. – Анна явно раздражала девочку. Она приподняла брови, наблюдая, как Гусси перебирает обрезки бумаги в поисках чего-то. К счастью, письмо Анны не оказалось разрезанным на кусочки.

– Так ты вырезаешь фото детей?

– Да, видишь? – Гусси подняла кусок голубой картонки, на который приклеила полдюжины версий одной и той же фотографии. Анна уже видела ее растиражированной по всем периодическим изданиям в каждом газетном киоске Атлантик-Сити. На фото доктор пятерняшек склонился над колыбелькой, в которой все пятеро туго спеленатых малышек были уложены плотно, как сардинки. Их лица сложно было разобрать.

Казалось немного бестактным дарить коллаж с детскими фотографиями беременной женщине, которая могла потерять ребенка, но Анна предположила, что ей разрешила Эстер.

– Где твоя бабушка?

– В спальне. Отдыхает.

– А.

– Вот оно! – сказала Гусси, доставая сложенный лист бумаги из-под обрывка Атлантик-сити-пресс трехдневной давности.

Сердце Анны упало. Письмо было не в светло-голубом конверте аэрограммы, которые она привыкла высматривать на комоде в прихожей Адлеров. Записка и вовсе не была в конверте.

– Ты читала письмо?

Гусси с энтузиазмом кивнула и передала записку. Анна не успела ее развернуть, как Гусси выпалила:

– Оно от Стюарта! – и оббежала стол, чтобы прочитать записку еще раз, через плечо Анны.

«Анна,

Время сейчас вполне подходящее, чтобы научиться плавать. Твой первый урок состоится завтра вечером в шесть. Встретимся в пляжной палатке на Кентукки-авеню?

– Как оно у тебя оказалось? – спросила Анна у Гусси.

– Он его оставил.

Анна втянула воздух. Как Эстер отнесется к тому, что неслучившийся ухажер Флоренс оставляет записки Анне?

– Твоя бабушка видела?

Гусси покачала головой.

– Она была в своей комнате.

Анна задумалась на минуту.

– Может, не стоит ей рассказывать? Чтобы не расстраивать.

Гусси не обратила внимания на просьбу Анны. Она снова обошла стол, взяла ножницы и начала вырезать ребенка из рекламы детского питания. Ребенок был веселый и круглый, достаточно взрослый, чтобы сидеть и улыбаться. Буквы за его спиной складывались в надпись «Только для детей». Гусси не могла не знать, что этот ребенок не был одним из пятерняшек Дион, которых едва ли можно было спутать с бодрым полугодовалым карапузом. Гусси аккуратно капнула клеем на обратную сторону фотографии и приклеила ее на коллаж.

– Ты и других детей добавишь? – спросила Анна, не в силах сдерживаться.

– Маме они нравятся, – огрызнулась Гусси, начиная вырезать следующее фото. Анна не была уверена, но с другой стороны стола ребенок казался похожим на Чарльза Линдберга-младшего. Она встала и наклонилась над работой Гусси, пытаясь прочитать подпись под фото. После своего трансатлантического перелета Чарльз Линдберг стал невероятно популярен в Европе. Похищение его сына мелькало в заголовках газет по обеим сторонам Атлантики, и Анна думала, что жители Германии следили за историей с не меньшим вниманием, чем американцы. Новости поутихли после того, как нашли тело ребенка, но теперь, когда начался суд, фото мальчика снова появилось во всех газетах.

– Гусси, не бери эту фотографию.

– Почему?

– Потому что.

– Потому что почему?

– Потому что… – Анна заколебалась, – этот мальчик мертв.

Гусси опустила ножницы.

– Как Хирам?

Анна кивнула.

Гусси положила вырезку обратно на стол и разгладила ее края. Она расстроилась? Анна не была уверена.

– У тебя есть купальник? – спросила Гусси, и Анна подумала, не пытается ли она так по-детски ее поддеть. У нее не было купальника. В день, когда утонула Флоренс, она надела на пляж хлопковое платье, и Гусси об этом знала.

– Нет, – признала Анна, ожидая реакции Гусси.

– Можешь надеть один из купальников Флоренс.

– Думаю, это может быть неподобающе.

Гусси пожала плечами.

– Она их носить уже не сможет.

Анна дождалась, когда квартира затихнет, Гусси уложат в постель на веранде, а Эстер и Джозеф уйдут в свою спальню на другом конце коридора. Затем она встала с кровати, подошла к комоду Флоренс и включила лампу. Ей казалось, что она видела, как Флоренс убирает купальные костюмы в верхний левый ящик, но, когда Анна выдвинула его так тихо, как только могла, вместо купальников она увидела комок комбинаций и чулок. Она бесшумно закрыла ящик и выдвинула другой.

Ящики Флоренс представляли собой полнейший беспорядок, что Анну не удивило. Флоренс была человеком, оставлявшим мокрые купальники на спинке кровати, а туфли там, где сняла их на ночь. Журналы и книги оставались открытыми на страницах, где она бросила их читать, как свидетельство ее уверенности, что вскоре она к ним вернется.

Анна, которая была благодарна, что Адлеры нашли ей место в своей квартире, находилась не в том положении, чтобы требовать от Флоренс заправлять постель или задвигать ящики. То короткое время, что они прожили вместе, Анна просто прибирала за ней – закрывала книги и журналы Флоренс, чтобы их можно было сложить стопкой на комоде, и выставляла в ряд ее туфли у окна, где держала и свои тоже. Анне хотелось бы думать, что Флоренс ценила ее заботу, но она не была уверена, что та ее замечала. Флоренс казалась Анне девушкой, которая привыкла, что о ней заботятся, что все идет согласно ее желаниям. Она врывалась в комнаты с уверенностью человека, который два десятилетия был любимым ребенком в семье и верил, что все всегда рады ее видеть. Словно она может добиться своих самых диких желаний по той простой причине, что ей никто никогда не говорил обратного.