Николай Шмелев - Ночные голоса

Да что ты раскис? — пытался убедить он себя. — Что плохо? Войны нет, никого не тянут на дыбу, все что-то делают, что-то строят, печалятся и веселятся. Прими участие, помоги, чем можешь. Пусть жизнь никогда не будет прекрасной, но она будет лучше — верно? С этим-то ты согласен? Согласен. Так что же ты?.. Что я? А я ничего не хочу. Я не хочу ни в чем участвовать… Я хочу только одного — понять. Поймите меня — понять! Я ничего больше не хочу — ни от людей, ни от Бога. Я хочу одного — понять! Но и это мне не дано…»

Уже начинало смеркаться, когда тихонько скрипнула дверь и в комнату неслышно, как тень, вошла старуха — хозяйка дома. Положив что-то на тумбочку у стены, она прошаркала к окну, зачем-то поправила занавеску, потом приблизилась к кровати и долго стояла, всматриваясь ему в лицо и не произнося ни слова. Он тоже не решался спросить, в чем дело. Наконец, вздохнув, она сказала:

— Так и не вставал? С утра?

— Нет, не вставал.

— Болеешь? Голова болит?

— Да нет. Не хотелось просто.

— А где твоя жена?

— У меня ее нет.

— Плохо. Как же так — нет? Такой красивый, видный мужчина…

— Какой там видный! Скажете тоже…

— Видный. И не пьешь, не таскаешься. Образованный… А всегда один. Один встаешь, один гулять идешь, один спать ложишься… Хочешь, я тебе жену найду? Скромную, работящую найду. И не бедную. У нас тут неплохо люди живут. Не бедно… У тебя дом есть?

— Есть.

— А с кем ты живешь?

— Вдвоем с мамой.

— Вот и ей будет хорошо. Наверное, уже трудно одной дом держать. Помощь нужна. Внуки нужны. И ты перестанешь туда-сюда мыкаться.

— Да нет, от себя никуда не денешься.

— Это все так говорят, пока дома нет, детей нет. Будет дом — пусто не будет… Пойдем обедать. Сыновья домой пришли, тебя зовут.

Может быть, они и не звали его, но встретили очень радушно, усадили на самое удобное место и потом весь вечер старались, чтобы ему было хорошо. Подавала молчаливая, обычно хмурая невестка, но и она всякий раз, когда их взгляды сталкивались, считала своим долгом улыбнуться ему. Старший сын оживленно и много говорил, густо, как все летчики, смеялся, беспрестанно наливал ему и себе и лихим, отработанным жестом опрокидывал рюмку, широко раскрывая при этом рот, полный золотых зубов. Адвокат был задумчив и тих, не пил и только изредка вставлял в разговор отдельные замечания. Он казался немного посторонним в этой семье: как будто все, что происходило здесь, уже ушло или скоро уйдет от него, а самому ему суждено нечто иное, чего он ждет и о чем не следует говорить.

Старушка молча сидела во главе стола, иногда даже клевала носом, но при этом каким-то образом умудрялась замечать все: сбилась подушка за спиной у Русанова — она встала и поправила ее, куда-то запропастилась его вилка — она тут же подсунула ему новую, на минутку опустел стол — она прошептала что-то на ухо невестке, и та, даже вспыхнув от смущения, сейчас же исчезла на кухне.

Разговор перекинулся на детей. Невестка пожаловалась, что дочь плохо учится, невнимательна, все время куда-то бегает с подружками, стала наряжаться, не читает книг. Отец беззаботно махнул рукой:

— Да оставь ты ее! Вон какая дылда вымахала. Отдадим ее замуж за какого-нибудь туриста — и дело с концом. Их здесь много шляется.

— Левон! — сразу очнувшись, вскинулась вдруг старуха. — Что ты болтаешь? Зачем девчонку с толку сбиваешь? Кто такой турист, чтобы выходить за него замуж? И говорить не смей про этих голодранцев!

— Хорошо, хорошо, мама-джан, только не волнуйся. Не хочешь — не отдадим. Гаянка! — обратился он к дочери, угловатому подростку, которая, потупившись, сидела на краю стола и теребила бахрому от скатерти. — Айда к нам на аэродром, а? Я тебя в парашютный клуб запишу. Острижем под мальчишку, будешь прыгать, на самолетах летать. Согласна?

— Согласна, — чуть слышно прошевелила губами девочка.

Старуха насупилась и замолчала. Потом уже, когда стол убрали, принесли кофе и разговор о детях был давно забыт, она вдруг встала из-за стола, тяжело опираясь на палку, и сказала с сердцем:

— Глупые люди! Что вы все от неба хотите? Что вам там надо?.. Дома нужно сидеть, дома! Нужно детей растить, смотреть, чтоб в доме было хорошо… Запомни, Левон: пока я жива — не будет никаких парашютов! Или ты не сын мне…

Из ее комнаты потом еще долго доносилось сердитое, неразборчивое ворчание. Сыновья улыбались. Поблагодарив хозяев, Русанов вскоре тоже ушел к себе.

Утром он через силу заставил себя встать, побрился и вышел во двор. На крылечке внук старушки Артем возился с удочками. Увидев его, мальчик, видимо, обрадовался и несмело, смущаясь, подошел к нему:

— Дядя, вы рыбу любите ловить?

— Люблю. А что?

— Пойдемте вместе на пирс, а? А то меня бабушка одного не пускает. У меня и для вас удочка есть. И каша есть — мама дала…

Сначала у них клевало очень хорошо, они то и дело, на зависть гуляющим, дергали удочками, выхватывая лобастых бычков, на солнце серебристых, а в руках — темных и скользких. Артемка бурно радовался каждой новой удаче. Потом клевать перестало: прозрачная зеленая вода вяло плескалась почти у самых их ног, и сверху можно было видеть, как стайки бычков жались к камням, ползали среди мохнатых водяных зарослей, но к наживке не притрагивались.

— Дядя, а вы знаете, куда мертвых девают? — вдруг спросил Артем.

Русанов, захваченный врасплох, не нашелся что ответить. Мальчик, не дождавшись его, ответил сам:

— Я теперь знаю куда. Их хоронят. В землю закопают, и там они лежат. И вас закопают, и меня когда-нибудь закопают. А бабушка не знает, она говорит, что мы будем жить всегда. Ведь это неправда, да, дядя?

— Может быть, и правда, Артем… Во всяком случае, ты от бабушки так просто не отмахивайся. Она больше нашего с тобой знает. Это уж точно, поверь мне…

Проводив мальчугана обедать, Русанов взял лодку и уплыл в море.

Греб он долго, ровными, сильными гребками. Берег исчез, осталась только синяя громада гор и белая спичечка маяка у их подножья. Теперь он был совершенно один: ни катера, ни лодки сюда обычно не доходили, а большие суда в это время года были еще редкостью. Бросив наконец весла, он поднял голову. Высоко в небе плыли облака, светило солнце. Волна мягко покачивала лодку. Уши сразу заложила тишина — та полная, глухая тишина, которой ему так не хватало всю его жизнь.

Вновь, в который раз, до боли в висках напрягая мозг, он попытался втиснуть в одну эту минуту все, что знал о жизни и о себе. На мгновение ему даже почудилось, что где-то совсем близко мелькнул свет, мелькнуло какое-то слово, которое только нужно поймать, и оно объяснит все. Ну, еще усилие, еще — ах ты, Господи, мозг тянется, трещит, лопается, как ткань на разрыве… Нет. Мгновение прошло, и сейчас же все опять рассыпалось в прах. Осталась только какая-то ерунда, совсем уж мелочь… Интересно, отдаст мальчик бычков бабушке или скормит их кошке…