Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Ли Пэйсюань остановилась, обернулась:

– Ли Цзяци, тебя ждет кошмарная жизнь.

– Это тебя ждет кошмарная жизнь, – злобно ответила ты.

– Зачем мы так с ней… – тихо сказал Большой Бинь.

Ты огрызнулась:

– Что, влюбился?

– Не мели ерунды! – ответил Большой Бинь.

Когда вечером ты вернулась домой, все было как обычно. Пэйсюань и в самом деле ничего не сказала дедушке с бабушкой.

Но все хорошее быстро кончается, после контрольной в школе устроили родительское собрание. В конце классная руководительница попросила некоторых родителей остаться.

Одноклассники ждали взрослых во дворе, а потом вместе с ними уходили домой. Почти все уже разошлись, остались только Большой Бинь, Цзыфэн, ты и я. Шаша тоже ушла – учителя давно махнули на нее рукой.

Наконец последние взрослые вышли на улицу, впереди быстро шагала пожилая женщина, было видно, что она хочет поскорее отделаться от этой компании. Она посмотрела в нашу сторону, оглядела каждого по очереди, и ее глаза задержались на мне. Оказалось, я ее знаю. Это была та самая дама с пучком серебристых волос, что встретилась мне в церкви после переезда в Наньюань. Тогда она угостила меня конфетами и впервые показала, что такое доброта незнакомого человека. Я запомнил это на всю жизнь. Но сейчас она была совсем другой, ее холодный взгляд вонзился в меня, словно гарпун. Она окликнула тебя и увела домой.

Тем вечером у вас состоялся долгий разговор. Бабушка объясняла, что не против твоей дружбы с отстающими учениками, помогать им – хорошее дело. Но этот Чэн Гун – с ним больше дружить не следует. Ты спросила почему, но бабушка не ответила. Ты не отставала, и в конце концов она сказала: он растет в такой семье… Боюсь, у него нечистое сердце, он может тебе навредить.

На другой день ты пересказала мне все это.

– Она права, – я отпихнул тебя, – держись от меня подальше.

Ты шагнула ко мне, вздохнула:

– Скоро каникулы, они запрут меня дома.

Мы замолчали.

В последний учебный день я проводил тебя домой, и мы условились, что будем писать друг другу письма. В кустарнике с восточной стороны твоего дома лежала старая цементная труба, и мы решили оставлять письма в ней. В те каникулы я написал тьму писем. Лето выдалось дождливым, несколько раз я вытаскивал из трубы размокшие листы, и чернильные иероглифы расплывались в сплошное нечитаемое пятно. А мысли, которые ты хотела мне поверить, превращались в затейливый ребус.

В конце июля мы встретились с твоей бабушкой в магазинчике “Канкан”. Я выходил оттуда с пачкой соли и двумя булками, а она несла три пустые баночки из-под простокваши. Увидев меня, опустила глаза. Я нарочно задел ее, проходя мимо, и она поспешно шагнула в сторону. Кажется, я мазнул ей по руке своей потной майкой, и мое сердце тронуло радостью.

Но той ночью я увидел очень страшный сон. Во сне меня схватили трое в белых халатах. Они закрыли меня в лаборатории и обсуждали, в какой раствор лучше поместить мое сердце после вскрытия.

– Почему? Почему вы так со мной поступаете? – кричал я халатам.

– Потому что у тебя нечистое сердце, – сказал один из них из-под маски.

Я помню то лето, когда мы писали друг другу письма. Но почему-то мне казалось, что мы оставляли их не в бетонной трубе, а в дупле. К востоку от дедушкиного дома росла огромная смоковница. Дупло было почти у самого корня, со стороны стены, и чтобы его найти, приходилось хорошенько присмотреться. Письма, которые я доставала оттуда, отливали зеленым и пахли травой. Помню, что читать их я всегда забиралась на дерево. Потом несколько дней лил дождь, но письма лежали глубоко в дупле и совсем не промокли. Наверное, они могли бы храниться там еще много лет. После отъезда из Наньюаня мне несколько раз снилось, как я подхожу к смоковнице и заглядываю в дупло, чтобы достать непрочтенное письмо. Может быть, я бродила сегодня по Наньюаню, пытаясь разыскать ту самую смоковницу. Все дома снесли, разумеется, от деревьев тоже ничего не осталось. Я даже немного расстроилась – значит, письмо уже не найти. Но после твоего рассказа меня одолели сомнения: вдруг этого дупла вообще никогда не существовало.

Тем же летом, сочиняя новое письмо, я вдруг поняла, что крепко к тебе привязалась, мне даже захотелось навсегда остаться в Наньюане. Правда, стоило таким мыслям закрасться в голову, и я тут же гнала их прочь. Они не могли поколебать мою мечту о Пекине.

С первых дней осени я ждала наступления зимних каникул. Папа говорил, что зимой они возьмут меня в Пекин и мы всей семьей встретим там Новый год. Я пообещала вам, что привезу из магазина “Дружба” много-много шоколада и карамелек. Я представляла этот магазин огромным, больше школьного стадиона. Полки с товарами тянутся куда хватает глаз, и на них лежат все самые новые игрушки. Еще я хотела сходить в знаменитый ресторан “Максим” [46] Филиал знаменитого парижского ресторана, открытый в Пекине в 1983 году. и попробовать стейк с кровью, сидя под сумрачным светом рожковой люстры. Я ждала, и с каждым днем моя цель приближалась. А за неделю до начала зимних каникул в Цзинань вдруг приехала мама.

Было ясно, что она плакала, глаза опухли и едва раскрывались. Она стояла у двери, обеими руками вцепившись в полупустую дорожную сумку. В этот раз никаких подарков из магазина “Дружба” она не привезла.

У папы появилась другая женщина.

Два дня подряд он не показывался дома. Мама долго бродила по нескончаемым пекинским кварталам, по пустынным улицам, но на этот раз пьяница не сидел у обочины, дожидаясь, когда она придет и потащит его домой. Не появлялся он ни на складе, ни в павильоне, который они арендовали вместе с другими перекупщиками. Мама стала расспрашивать друзей, но никто не знал, куда он пропал. Объявился утром третьего дня, когда она уже собиралась звонить в полицию. Мама спросила, где он так долго пропадал, папа ответил, что был с женщиной.

– Все это время?

– Все время.

Такая откровенность поставила маму в тупик. Она опрометью бросилась в спальню и захлопнула дверь. Мама давно понимала, что они с папой чужие люди, но все же не думала, что этот день когда-нибудь настанет. Не в силах сдержать слезы, она повалилась на кровать, одновременно боясь и надеясь, что папа зайдет в спальню, но услышала только щелчок замка на входной двери. Он ушел. С того дня он пропал надолго, дела забросил, склад стоял забитый лежалым товаром. Домой приходили какие-то люди, требовали у мамы деньги за товар. Она не хотела открывать, но беспокоилась, что папа потерял ключи и теперь не может попасть в квартиру. Она ни с кем в Пекине не дружила, пойти ей было некуда, приходилось целыми днями томиться в четырех стенах. И днем и ночью она лежала на кровати в одежде, крутила одни и те же мысли по кругу и начинала плакать, а устав от плача, проваливалась в мутный сон. Так прошла нескончаемая неделя, и наконец папа объявился. Скованно опустился в кресло, будто он в гостях. Мама не лезла с вопросами, только спросила: ты голодный, готовить ужин? Заскочила на кухню, лелея глупую надежду, что та история уже закончилась. Открыла пустой холодильник и услышала позади себя его голос: давай разведемся.