Чжан Юэжань - Кокон [litres]

– И как тебе только стыда хватает мне запрещать? Вспомни-ка, что ты сделал! Неужели все забылось?

Дедушку передернуло. Дрожащими губами он тихо проговорил:

– Я давно не лезу в твои дела. Но здесь ты должен меня послушать.

Побледнев, бабушка вцепилась в меня и вытолкала из комнаты. Дверь закрылась, но из кабинета все равно донесся раскатистый папин смех. Потом этот жуткий смех резко оборвался и папа хрипло отчеканил:

– Как ты можешь так спокойно жить?

Бабушка приказала:

– Пэйсюань, поиграйте с Цзяци на улице.

Не успела я ничего сообразить, а Пэйсюань уже крепко сжала мою руку. Бабушка открыла входную дверь и выставила нас в подъезд.

Я тут же забарабанила в дверь, но Пэйсюань обхватила меня за плечи и потащила на улицу.

– Подождем его внизу, ладно? – тихо уговаривала она меня.

– Нет! – орала я. – Ты ничего не понимаешь!

Пэйсюань спокойно посмотрела на меня и медленно проговорила:

– Я одно понимаю: если взрослые не хотят, чтобы мы что-то знали, нам лучше этого и не знать.

– А мне нет дела, кто на ком женится… Я просто хочу побыть с ним, он уезжает, ты понимаешь, я его больше не увижу… – Я вдохнула поглубже, чтобы не расплакаться. Эти слезы еще понадобятся для прощания с папой.

– Подождем его внизу, ладно? – как заведенная повторяла Пэйсюань. В темноте лестничного пролета она походила на куклу из папье-маше.

Мы сели на ступеньки у входа в подъезд. Ночь понемногу окрасила воздух в черный. Вдалеке показался велосипед, это была моя мама. Она подъехала к нам, спрыгнула с велосипеда и сказала, что отвезет меня к тете. У нее остался единственный способ отомстить папе – помешать нам увидеться.

– Ей завтра в школу… – ответила за меня Пэйсюань. Не знаю, зачем она это сказала – хотела помочь мне увидеться с папой или в самом деле беспокоилась о моих уроках.

Мама пообещала, что после папиного ухода привезет меня обратно. Я не двигалась с места, тогда она сказала, что тетя приготовила мою любимую рыбу в кисло-сладком соусе, а дядя купил большого красивого змея и, когда я приеду, мы пойдем его запускать.

– Я никуда не поеду, – ответила я. – Буду ждать его здесь.

Пока мы с ней препирались, сзади послышались шаги. Я обернулась и увидела папу, он спускался по лестнице. Мама мигом схватила меня и притянула к себе.

Папа вышел из подъезда с перекошенным лицом, словно не прекращал ругаться с дедушкой. Он отвел взгляд от мамы, всем видом выражавшей враждебность, и наконец посмотрел на меня. Подошел поближе. Мамины пальцы впились мне в плечи.

– До свидания, Цзяци. – Он расправил брови и горько улыбнулся. – Будь хорошей девочкой.

– До свидания, папа.

Он протянул руку и небрежно погладил меня по голове. Я так хотела задержать эту руку, но она мелькнула у меня за спиной и исчезла. Пауза. Секунда, вторая. И вот он шагает прочь. Я хотела побежать следом, но мама крепко меня держала.

– Он сам нас бросил. – Мама села на корточки и прижала меня к себе. – Видишь? Ты должна это запомнить.

Это было не так, я знала. И больше всего мне не хотелось тратить заготовленные слезы на эту ложь. Но я заплакала. Крупные слезы катились из глаз, унося с собой исчезающий в сумерках папин силуэт.

Еще я помню, что зима в том году была долгой, прошла уже половина апреля, а зимний жасмин все не распускался. Из-за развода родителей ты была сама не своя. У нас давно не появлялось новых игр, все вечера мы просиживали на крыше у Башни мертвецов, изнывая от безделья. К частям тела, разбросанным во дворе Башни, добавилось несколько новых рук. Мы цепляли их крюком и складывали вместе, чтобы получилась тысячерукая Гуанинь [47] Бодхисатва Гуанинь – символ любви и сострадания, часто изображается четырехрукой, восьмирукой или тысячерукой. .

Мы умирали от скуки. Башня мертвецов утратила прежнее очарование. Нам срочно нужно было новое место для игр.

Однажды днем зарядил сильный ливень, уроки закончились, а он все не прекращался. Теперь даже в Башню мертвецов было не пойти, и наша компания хмуро разошлась по домам. Мы с тобой медленно брели из школы под одним зонтом. Было еще рано, и мне страшно не хотелось возвращаться домой, я изо всех сил пытался придумать, куда еще можно сходить. Налетевший ветер вырвал у меня зонтик и швырнул за обочину. Мы бежали за ним под дождем, и тут меня осенило. Как той осенью, когда загнанный коллекторами папа встал посреди улицы и вдруг почувствовал зов дедушки, – так и я теперь вспомнил про триста семнадцатую палату.

– Я отведу тебя в одно место! – объявил я.

И мы поспешили в стационарный корпус. Я открыл дверь в палату и хозяйским жестом пригласил тебя внутрь.

Ты медленно подошла к кровати, пристально глядя на дедушку-растение. Не мигая уставилась на него из-под насупленных бровей, словно у дедушки вместо лица фонарик с праздника Юаньсяо и ты пытаешься разгадать шараду, которая на нем написана.

– Эй! Ты что? – Я несколько раз тебя окликнул, но ты будто не слышала.

Пришлось подойти и встряхнуть тебя, тогда ты опомнилась и спросила:

– Он боится щекотки?

– Не знаю, проверь. – Я был очень рад, что дедушка-растение вызвал у тебя такой интерес.

Ты засунула руку ему под мышку и пощекотала. Щекотки он не боялся.

– И боли тоже не боится?

– Проверь, – ободрил тебя я.

Ты достала из пенала остро отточенный карандаш, взяла дедушкину руку и ткнула карандашом сначала в ладонь, а потом и в щеку.

– Ему снятся сны?

– Ну-у… – Я и понятия не имел, снятся ли дедушке сны. К тому же это было никак не проверить, не заберешься ведь ему в голову, чтобы посмотреть.

Сжав губы, ты серьезно о чем-то задумалась и наконец сказала:

– Наверное, лучше бы он умер.

– Да, все так говорят. Но ничего не поделаешь, он застрял.

– Застрял?

– Как кассета в видике – ни туда ни сюда.

– Почему он застрял?

– Не знаю. Может, владыка Янь-ван [48] Янь-ван – в китайской мифологии владыка и верховный судья царства мертвых. не успел приготовить для него спальное место.

– На самом деле это не так и плохо. Ведь после смерти придется снова рождаться, учиться говорить, писать иероглифы, потом снова идти в школу. От одной мысли тошно.

– Он не ходил в школу… – сказал я. – Он жил в деревне, работал в поле, а потом сразу пошел на войну.

– Но в новом воплощении ему придется учиться в школе.

– Да, – кивнул я. – Может, он застрял здесь, просто потому что в школу не хочет.

Мы расхохотались.

С того дня после уроков мы отправлялись прямиком в триста семнадцатую палату. Почему-то с самого начала между нами существовал негласный договор не рассказывать о ней Большому Биню и Цзыфэну. Как будто палата была огромной сокровищницей, и мы ни с кем не хотели делиться ее дарами. Поэтому после уроков мы притворялись, что идем по домам, а когда Большой Бинь и Цзыфэн уже не могли нас увидеть, бежали в больницу.