Чжан Юэжань - Кокон [litres]

В той палате мы придумали много новых игр с непременным участием дедушки-растения.

Помнишь, как дедушка превратился в мумию и лежал, обмотанный с ног до головы марлевыми бинтами? На этот шедевр мы потратили половину субботнего дня. Жаль, бинтов, которые ты стащила из дома, нам не хватило и ноги ему пришлось обмотать обрезками ткани, которые остались от бабушкиного шитья, поэтому наша мумия немного смахивала на разноцветного попугая. Мы с тобой были расхитителями гробниц, которые приехали в далекий Египет и в одном из склепов обнаружили эту странноватую мумию.

В другой раз мы усадили дедушку на кровати, подперев его скамеечкой, и исписали всю его спину иероглифами; составные части иероглифов накладывались друг на друга, и ни один человек в мире не смог бы прочесть наши письмена. Мы решили, что это утраченная много лет назад тайная книга по боевым искусствам. А мы – странствующие герои, которые случайно оказались в волшебном подземелье и нашли письмена, оставленные на лоскуте человеческой кожи.

Затея с переодеванием дедушки в инопланетянина оказалась неудачной. Мы взяли ножницы и сколько могли расширили отверстие в коробке из-под печенья, но дедушкина голова все равно не помещалась туда целиком, к тому же жестяной край порезал ему шею, пошла кровь. Хорошо, что кровь скоро остановилась, а ранку скрывал воротник больничной пижамы, так что медсестра ни о чем не узнала.

Еще мы попробовали нарядить дедушку Спящей красавицей. Я стащил из дома тетину помаду, которой она ни разу не пользовалась, ты накрасила дедушке губы и щеки. Веки мы приклеили к щекам прозрачным скотчем, чтобы дедушка хоть ненадолго закрыл глаза. Но никто из нас не хотел становиться принцем, который разбудит Спящую красавицу поцелуем, поэтому в нашей сказке принц попал в беду по дороге к возлюбленной и проснуться ей теперь не суждено.

Вспоминая то время, я сравнил бы триста семнадцатую палату с маленьким театром, созданным для нашего развлечения. Мы были там и режиссерами, и актерами. А дедушка-растение больше напоминал театральный реквизит, и он же был нашим единственным зрителем. Нам казалось, что он наблюдает, как мы хлопочем, бегая туда-сюда по палате.

Однажды ты вдруг спросила:

– Тебе не кажется, что у него взгляд как у младенца? Чистый, ни капли грязи.

Я не мог представить себе такого гигантского младенца. Но дедушка-растение и правда был не похож на обычного дедушку. Беленький, пухлый, а лицо большое и круглое, как сливочный торт, без единой морщинки. Оно никогда не улыбалось, но дышало радостью, от которой дедушку так и хотелось ущипнуть за щеку. К тому же стоило поглядеть на него немного, и сердце наполнялось покоем, а все тревоги и огорчения уходили прочь.

Не знаю, чем он пробудил твой материнский инстинкт, но тебе непременно захотелось поиграть с ним в самые первобытные “дочки-матери”. Ты стала мамой, мне велела быть папой, а дедушка-растение превратился в нашего “малыша”.

Ты раздобыла где-то фартук и повязала его “малышу” на шею вместо слюнявчика, а шприц, наполненный молоком, стал бутылочкой для кормления. “Малыш” тебя не слушался и выплевывал все молоко. Ты прижимала его голову к своей груди, пела ему колыбельные. А я стоял рядом, не зная, чем помочь, и частенько получал нагоняй за громкие разговоры.

– Тсс! – Ты хмурилась и понижала голос. – Я почти его убаюкала.

На деле “малыш” и не думал спать, а смотрел на нас распахнутыми глазами. Взгляд его казался пустым и в самом деле очень чистым, в нем не было ни целей, ни желаний. Под этим взглядом я вдруг ощутил себя умудренным мужчиной, словно по-настоящему стал отцом. Это было хоть и тяжелое, но любопытное чувство, и потому я не гнал его прочь. Много лет спустя я сидел в больничном коридоре и ждал, когда моей подружке сделают аборт, сердце онемело и ни на что не отзывалось. Тогда я почему-то вспомнил, как в триста семнадцатой палате примерял на себя роль отца. Наверное, за всю жизнь я лишь в той детской игре с удовольствием почувствовал себя папой.

С весны по осень мы сыграли на этой сцене все сюжеты, которые только смогли придумать, потом наше воображение иссякло, интерес к спектаклям наконец прошел, и мы взяли передышку.

Но триста семнадцатая палата оставалась идеальным местом, куда можно было пойти после школы. Мы сидели рядом на полу или забирались на кровать и писали сочинения, учили тексты. Иногда Большой Бинь или Цзыфэн приходили сыграть со мной в шахматы сянци. Ты сидела рядом и слушала радио или играла в “колыбель для кошки”. Теперь дедушка-растение из незаменимого реквизита превратился в ненужную мебель. Но иногда он все-таки бывал нам полезен. В весенние холода палата с отключенным отоплением страшно промерзала, тогда ты забиралась на кровать и садилась к дедушке греться. С каждым выдохом его огромное мягкое тело источало густое тепло.

– Я сейчас засну, – говорила ты, потягиваясь.

На десяти квадратных метрах палаты вся обстановка состояла из железной койки и лежавшего на ней человека. Койка была белая, пижама на больном белая, шторы и кружка тоже белые и очень старые, от старости все эти вещи отливали желтизной, делавшей их немного человечней. И палата тоже была старая, в ней царила неизбывная сырость, мы сидели на полу, привалившись к стене, с которой кусками отслаивалась штукатурка, словно парша, пахнувшая болезнью и лекарствами. За окном росли платаны, их густая листва качалась на ветру, просеивая в палату остатки солнечного света.

С третьего этажа нам было видно улицу, на которую выходила больница, за ней жались друг к другу лавочки с фруктами и цветами, тротуар перед ними был уставлен букетами и фруктовыми корзинами. Здесь же располагался магазин погребальной одежды с маленьким венком под вывеской. Издалека все эти лавки и магазины казались яркими веселыми пятнами, там будто каждый день справляли какой-то праздник. К больнице с воем подъезжали машины “скорой помощи”, останавливались у входа, и люди с белыми носилками в руках выходили встречать гостей. Каждый день в больницу поступали новые больные, и каждый день кто-то уходил, а были и такие, кто пришел, но уже не ушел. Больница, подобно огромному ситу, просеивала жизни, оставляя себе самые старые и ненужные. За ними придет Бог, принесет взамен новые жизни, как молочник, который ставит на крыльцо бутылки со свежим молоком и забирает пустые.

Кто-то умирал, кто-то рождался, а мы играли по соседству с жизнью и смертью. Человек на кровати не числился ни среди мертвых, ни среди живых, он наблюдал за нами, оставаясь по ту сторону жизни и смерти. Его детский взгляд вечностью пронзал нескончаемый цикл рождений и смертей и укрывал нас от мира, словно купол, так что даже мельчайшие частички времени не могли проникнуть внутрь.