Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Но это ощущение было обманчиво. Время способно пролезть в любую щель, а так называемая вечность – всего лишь иллюзия. И мы играли посреди этой иллюзии, пока однажды с глаз не упала пелена. Над нами простерлось ясное небо, игру пора было заканчивать.

Это случилось в один сентябрьский понедельник. За окном шумел дождь. Капли залетали в палату через неплотно закрытую форточку, неся с собой запах листвы и пыли. Мы с Большим Бинем сидели под окном и играли в шахматы, а ты забралась на кровать послушать радиопередачу. Тебе очень полюбился роман, который читали тогда по радио, и каждый день в одно и то же время ты устраивалась возле приемника.

Это была печальная история о постаревшей придворной даме, которая сидит в покоях за высокой стеной и вспоминает историю бесплодной любви из своей юности. Мы сыграли две партии, и Большой Бинь заторопился домой, ему нужно было успеть к началу “Рыцарей зодиака”. Тогда дети были словно одержимы этим мультфильмом, с наступлением вечера быстрее ветра неслись домой, едва заслышав его зов. Подозреваю, что из всех детей на свете только мы с тобой не смотрели “Рыцарей зодиака”. Нам не нравились мультики, не нравился телевизор, а главное – нам не нравилось бывать дома.

– Ну и иди к своей Афине! – из коридора прокричал я в спину Большому Биню.

Я вернулся в палату, собрал шахматы. Фигуры с грохотом ссыпались в коробку. И в палате повисла мертвая тишина. Только тут я сообразил, что радио уже не работает и дождь прекратился. А ты сидела так тихо, будто тебя вообще нет.

Конечно же, ты была на месте, и именно из-за тебя в палате наступила такая тишина. Ты сидела на краю кровати и не мигая смотрела на дедушку, твои глаза были прикованы к его груди. Я не сразу заметил, что верхние пуговки на его пижаме расстегнуты и грудь открыта. Сначала я решил, что ты придумала новую игру, но скоро заметил что-то странное в твоем лице, оно никогда еще не было таким серьезным.

Ты медленно наклонилась. Я хотел окликнуть тебя, но промолчал. Потом увидел, как согнутым указательным пальцем ты легонько стучишь по его груди. Тук-тук-тук, словно кто-то скребется в дверь. Постучав, ты припала ухом к дедушкиной груди и стала ждать.

– Ты что? – не выдержав, спросил я.

Вместо ответа ты снова застучала. Тук-тук-тук. Затем последовало долгое ожидание, а я не мог разгадать, что написано на твоем лице.

– Ты что делаешь? – Мне стало страшно.

Наконец ты подняла голову, не отрывая глаз от его груди. И пробормотала:

– Я слышала… Его душу.

Я смотрел на тебя, оцепенев. Душа. Само собой, я знал это слово, но оно было таким далеким, дальше, чем планеты вне Солнечной системы.

– Да, так и есть. Его душа до сих пор заперта внутри, – добавила ты.

Вороны за окном прокричали “А! А! А!”, будто в них кто-то стрелял.

Земной шар резко затормозил и на несколько секунд замер, словно не ожидал, что люди смогут разгадать его загадку.

Ты и сама растерялась от собственных слов. Загадка оставалась неизвестна, хоть ты и назвала ответ.

Влажные сумерки просочились в палату и сомкнулись вокруг нас стеной. Палата уменьшалась, воздух становился гуще. Кажется, я понял, что чувствует эта запертая душа, и меня бросило в дрожь.

Мы смотрели друг другу в глаза сквозь невыразимую боль.

На улице снова забарабанил дождь. Мы тихо слушали, как крупные капли бьются о листву. Листья косо повисли ладонями, которые ничего не могут поймать.

В тот вечер мы поздно ушли из больницы. Снаружи все еще лило. Я проводил тебя до дома. Потом мы встали у твоего подъезда и ты спросила:

– Как думаешь, что такое душа?

– Кто его знает. – Я смотрел, как дождевая вода закручивается на земле в блестящую воронку у моих ног.

Ты задумчиво кивнула:

– Я давно пытаюсь выяснить, что это такое. Но чем дальше думаю, тем меньше понимаю.

– Давно? – Я рассердился, ведь ты никогда раньше об этом не говорила. – Почему ты вдруг об этом задумалась?

– С тех пор как увидела кусок мозга в Башне мертвецов. Помнишь, он плавал в банке с раствором? Потом дома я все гадала, где же сейчас душа, принадлежавшая этому мозгу… И сегодня твой дедушка снова об этом напомнил, захотелось узнать, чем занимается его душа внутри тела.

Я молчал.

Опустив голову, ты играла зонтиком – то откроешь его, то снова закроешь. Помолчав немного, сказала:

– Забудь, ты все равно не поймешь. Но потом увидишь, что этот мир совсем не такой, как ты представлял…

Ты говорила со мной, будто взрослый с ребенком – уклончиво, туманно, с высоты накопленного опыта. Меня твой тон разозлил и даже немного обидел.

Вместо ответа я молча наблюдал за воронкой из дождевой воды. Долго смотрел на нее, пока не стало казаться, что это настоящая дыра, что капли дождя насквозь пробили цемент. Я взял и изо всех сил топнул по этой воронке.

В одиночестве я вернулся под дождь. Домой не хотелось, и я решил сделать крюк, пошел дальней дорогой. Дождь перестал, воздух снова давил на плечи. Не знаю, сколько я шел, но вдруг впереди показалась Башня мертвецов. Я подумал: что ж, тоже неплохо, залезу на крышу и посижу там.

Вышла луна. Я заметил ее издалека – круглая и большая, она приютилась с краю Башни, напоминая голову, в которой застрял нож гильотины. Я вздрогнул. Взяв себя в руки, снова посмотрел на небо, облака уже наползли и заволокли луну, пряча нечаянно открывшуюся тайну.

Я впервые испугался Башни мертвецов. Но почему? Раньше мы каждый день там играли, и я никогда ее не боялся.

Наверное, я испугался не Башни, а луны. Но я видел и настоящие трупы, почему вдруг испугался луны, которая только напоминала человеческую голову? Может, вовсе не луны я боялся, а мысли, промелькнувшей в мозгу. И даже не самой мысли, а чувства, вспыхнувшего вслед за ней. Но что в нем было пугающего, я сказать не мог.

Мне лишь казалось, что все знакомые предметы неожиданно стали чужими.

Я не стал подходить к Башне, а со всех ног помчался домой. Краем глаза я все время видел луну, хотя смотрел только под ноги. Небо висело так низко, вот-вот коснется бровей. Мир разом отяжелел и катился на меня откуда-то издалека, грозясь раздавить.

Мне не приходило в голову, что мама однажды захочет снова выйти замуж. Надо думать, подсознательно я считала, что она должна всю жизнь страдать из-за папиного ухода, как страдаю я. К тому же я была уверена, что мама лишена способности искать свое счастье. Наверное, так оно и было, однако счастье сумело найти ее само. Красавицам для этого не нужно прилагать никаких усилий, достаточно просто стоять на одном месте, разве нет?

После развода мама опять устроилась нянечкой в детский сад. Сад был с пятидневкой, родители забирали детей только на выходные, так что нянечки жили при садике, маме это оказалось очень кстати – ей следовало найти в городе хоть какой-нибудь угол. Во время развода папа пообещал, что выкупит для нее нашу прежнюю квартиру, но все свои деньги он вложил в товар и должен был сначала его продать. Он рассчитывал управиться за два года. Мама снова и снова повторяла мне его слова, говорила, что в ближайшие два года заберет меня к себе. Но пока еще квартиры не было, я продолжала жить у дедушки, и это не давало маме покоя, она чувствовала передо мной вину. При встречах мама обнимала меня, утешала: подожди немного, все наладится. Но я не слушала. Ее уверения оставляли меня совершенно равнодушной, правда, ей я об этом не говорила: мамины страдания были так утомительны, что у меня даже не оставалось сил сделать ей больно. Я просто стояла и слушала эту нескончаемую болтовню, пока мамины руки свивались кольцом у меня на шее, а слезы размазывались по моим щекам. Эти сцены напоминали мне, как я сама когда-то вела беседу с прижатой к груди куклой. Мама любила меня примерно так же, как я любила куклу, это была односторонняя любовь – любовь, не способная преодолеть сопротивление и добраться до сердца своего объекта. Скорее всего, и папу я любила точно так же. Я начала понимать, что в нашем мире любовь почти всегда обречена на неудачу, как криво брошенный баскетбольный мяч.