Чжан Юэжань - Кокон [litres]

– Хорошо.

И он в самом деле забрал меня с собой.

Но пойти нам было некуда. Побродив немного по кварталам, мы оказались у парка с озером, купили билеты и зашли внутрь. Зимой парк выглядел уныло, ивы по берегам были похожи на беспорядочные карандашные штрихи в блокноте. Беседка на другом берегу озера свесила углы крыши, как будто искала свое отражение в воде. Но тщетно: гладь озера была покрыта толстым льдом. Какая одинокая беседка – даже отражение ее оставило.

Папа сходил в магазинчик за сигаретами и принес мне клубень печеного батата. Я грела об него замерзшие руки и медленно ела. Чтобы спрятаться от ветра, мы зашли в галерею и сели у квадратной колонны, обвитой засохшей лозой. Я представила, как летом эта колонна покроется зелеными листьями, а мы придем и будем кататься по озеру на лодке.

– Помнишь, как мы здесь гуляли? – спросил папа.

– Мы здесь не гуляли.

– Гуляли, ты тогда была еще маленькая.

Я хотела спросить, летом это было или зимой, но папа погрузился в воспоминания, и я не решилась его тревожить. Взгляд его потеплел, мне даже показалось, что он немного скучает по нашей прежней жизни. Возможно ли такое? Я не могла сказать наверняка. Если честно, я до сих пор боялась поверить, что папа на самом деле пришел за мной в школу. Видишь ли, раньше мне такое только снилось. И сегодня он стоял у школьных ворот совсем как во сне. Только там он был в коричневом свитере и с короткой стрижкой. Во сне папа махал мне рукой и кричал, припав лицом к прутьям ограды: пойдем, нам пора! Конечно же, он не мог забрать меня с собой. Раньше я еще строила иллюзии на этот счет, но последние их искры давно потухли. И все же папа пришел за мной в школу, значит, он по мне соскучился. Это было проявлением чувства, и чувства достаточно сильного, чтобы я обрадовалась и смутилась. Пока мы шли в парк, мне хотелось о чем-нибудь заговорить, но я боялась выдать свою радость и показаться глупой. С папой я вечно боялась повести себя глупо. Глупостью были все детские черты, их следовало старательно прятать. Я постоянно напоминала себе, что с ним нужно быть старше, держать себя так, как будто я уже взрослая.

Я думала, папа приехал, потому что бабушка сломала ногу, но оказалось, он впервые об этом слышит. Ему никто не сообщил, и папа даже не планировал заходить к дедушке с бабушкой.

– Надо бы ее навестить, да? – пробормотал он, словно хотел, чтобы я придала ему решимости. Я предложила зайти вечером вместе, папа согласился. Потом я спросила, когда он уезжает в Пекин.

– Через пару дней, – ответил он уклончиво – наверное, еще не купил билет. У меня мелькнула скверная мысль: если бы бабушка чувствовала себя хуже, может, это бы его задержало.

– На следующей неделе мама выходит замуж, – как бы между делом сказала я, украдкой наблюдая за его лицом, мне хотелось понять, знал ли он о маминой свадьбе. Про себя я предположила, что он мог приехать, чтобы поздравить маму и дядюшку Линя, вот только на свадьбу они его не пригласят.

– Правда? И как тебе жених?

– Самый обычный.

– Не нравится?

Я покачала головой и сорвала с клубня кусочек шкурки.

– Они хотят забрать меня от дедушки и со следующей четверти перевести в другую школу. – Я спешила поделиться этой новостью, ведь папа может не застать меня, если снова придет в старую школу.

– Школу уже подыскали?

– Да, рядом с домом дядюшки Линя. – Я решила, что нет нужды объяснять, кто такой дядюшка Линь.

– Замечательно, – помолчав, сказал папа. Он выглядел немного рассеянным, как будто его не интересует ни мамино замужество, ни дядюшка Линь. Видимо, он приехал все-таки не из-за свадьбы, но тогда зачем?

– А ты? – спросила я. – Ты женился?

– Ага. – Папа стряхнул пепел, искорки упали на землю, корчась в предсмертной агонии.

– Тебе хорошо живется в Пекине?

– Нормально. – На этом слове его рот немного скривился, как будто папа глотнул горького лекарства.

Из-за синеватых мешков под глазами папин профиль выглядел немного странно. Я всматривалась в него, стараясь запечатлеть в памяти новые приметы. Папа был несчастлив, я видела это совершенно ясно и даже ощутила некоторое удовлетворение. Мы не смогли сделать его счастливым, но и женщине по имени Ван Лухань это оказалось не под силу. Наверное, никому не под силу – папа несчастлив по самой своей природе. И очень возможно, что я пошла по его стопам, от этой мысли мне стало тоскливо.

Холодный ветер зарылся худыми руками в папины волосы, поднял их дыбом. Я смотрела на его щетину, она доходила до самых ушей и напоминала жесткую непослушную траву в бескрайней степи, из-за нее папа был похож на беглеца, на преступника, который скрывается от правосудия. У меня даже появилось странное чувство, что человек рядом – не мой папа, а какой-то чужой мужчина. Я представила, что он возьмет меня в заложники и куда-нибудь увезет.

Пусть везет куда хочет, главное, подальше отсюда.

– Прокатишься на колесе обозрения? – спросил папа. – Вон там. А я здесь подожду.

Я отказалась и опустила голову, ковыряя сморщенную шкурку от батата. Сам батат я уже съела, и он горел в желудке, как огненный шар. Мы посидели еще немного, потом папа как будто внезапно понял, что ему не скрыться от ответственности за повисшее между нами молчание, и заговорил:

– Ты не замерзла? Давай прогуляемся вокруг озера?

Я очень замерзла, но сказала, что мне не холодно. Мы зашагали вдоль берега, я незаметно втянула руки в рукава. Пасмурное небо отливало синим, как ушибленная коленка. В парке не было ни души. И с тех пор как мы вышли из школы, нам не встретилось ни одного человека. Поэтому у меня были причины верить, что в этот день все устроено специально для нас. Небо постепенно темнело, папа зашагал быстрее, под конец мне уже приходилось бежать, чтобы поспеть за ним. Я видела, что он поставил перед собой цель и очень хочет до нее добраться. Я чувствовала, как сильно это желание, папа будто спешил что-то себе доказать и сражался сам с собой.

Мы прошли от западного берега озера до северного. Последние солнечные лучи исчезли. Папа вдруг резко остановился.

– Ладно, все равно не дойдем, – объявил он. – В прошлый раз мы плыли на лодке, тогда мне не показалось, что эта беседка так далеко.

Тяжело дыша, он достал сигареты и печально посмотрел вдаль. Я очень расстроилась: неужели он так быстро признал поражение и сдался?

– Пойдем, осталось немного, – предложила я.

– Нет. – Он покачал головой.

– Мы дойдем, ну пожалуйста, пожалуйста, – взмолилась я и неожиданно расплакалась.

Папа не просто несчастлив. От него веет распадом. Что-то в нем уже умерло. Страсть, вера, воля к борьбе. Они погибли безвозвратно. Кажется, папа сам это хорошо понимал, но в этот раз, не желая сдаваться, решил сделать еще одну попытку. Я не знала, что изменится, если мы дойдем до беседки, но видела, что для него это очень важно. Даже такая ничтожная, мелкая победа могла послужить утешением и снять груз с его сердца.