Кирилл Рябов - Никто не вернётся [сборник litres]

– Я старался, мама. Вы ведь получали деньги?

– Да, конечно. Нам очень помогало.

– Хорошо.

– Вань, ты мои ботики не видел?

– Ботики? Какие ботики?

– На ноги мне. Носить.

– Нет, не видел.

Барановский заглянул под кровать, но увидел там только ночной горшок.

– Может, в прихожей? – спросил он.

– Там нет.

– Не волнуйся, мама. Я найду.

– Ну хорошо. Поцелуй меня.

Он наклонился и поцеловал её в щёку.

– Мам, скажи, ты помнишь Лизу Матвееву?

Она задумалась, глядя в окно пьяными глазами.

– Скорей бы зима.

– Мам.

– Что, сыночек?

– Ты помнишь Лизу Матвееву?

– Нет. А кто это?

– Была у меня девушка. Звали Лиза Матвеева. Живёт где-то здесь. Стало интересно, как она и что с ней вообще.

– Я помню, ты дружил с одной девочкой. Она училась в лицее. Маша Давыдова. Да, я её хорошо помню.

Барановский не помнил.

– А Лиза Матвеева?

– Нет. Я не помню, Ванечка.

– Да и чёрт с ней!

– Ой, нельзя это слово говорить, оно плохое.

– Прости, мама. Больше не буду.

Они ещё немного поговорили, а потом молчали.

– Я пойду, – сказал Барановский.

– Уходишь?

– Да. Но я ещё вернусь.

– Когда?

– Завтра обязательно.

– Хорошо, Ванюша. Помнишь, я тебе песню пела про Ванюшу?

– Помню, – соврал Барановский.

– Ступай, сынок. Только открой окно.

– Холодно. Простудишься.

«Да это уже не важно, дурак», – сказал внутренний голос.

Барановский вышел. Миша и Надя сидели на кухне.

Он достал из кармана фляжку и махом высосал всю водку.

– Щи будете? – спросила Надя.

Барановский сел у окна. Дождь пошёл сильнее.

По стеклу ползли жирные струйки, напоминающие растительное масло. На душе было скверно.

– Пообедаем? – спросил Миша.

– Ну давайте, – пожал плечами Барановский.

Надя налила, поставила три тарелки.

– Вань, ну что скажешь?

– А? Очень вкусно, спасибо.

– Да я про маму, – сказал Миша.

– Поговорили, – сказал Барановский, прожевав. – Завтра ещё зайду перед отлётом. Она про какие-то ботики всё спрашивала. И окно просила открыть. А сама холодная вся.

– У неё температура высокая. То в жар бросает, то в холод.

– А ботики? Что это вообще? Ботинки?

– У неё сапожки есть, но гулять-то она уже не может, – сказал Миша. – Так что…

– А ещё таблетки ей голову мутят, – вмешалась Надя.

После еды Барановский захотел спать.

– Миш, отвезёшь меня в гостиницу?

– Да, конечно.

– Может, второе покушаете? – спросила Надя. – Макароны по-флотски.

– Устал, – сказал Барановский. – Спасибо. Всё было очень вкусно.

– Надя поваром работает в столовой.

Барановскому хотелось потрепать её за милую щёчку. Надевая плащ, он выронил фляжку. Миша протянул.

– Вань, браток, ты только этим не увлекайся сильно. Пришла с кухни Надя, вытирая руки полотенцем. – Я очень, очень была рада с вами познакомиться, Иван.

– Спасибо. Это взаимно.

– Вы всегда в нашем доме желательный гость.

– Приезжайте в Москву, – сказал Барановский. – Летом хоть. Дорогу я вам оплачу. В музей сходите.

Красную площадь посмотрите.

– А мавзолей открыт? – спросила Надя.

– Должен быть открыт, – ответил Барановский.

– На Ленина интересно взглянуть, конечно.

– Вот и приезжайте.

– Постараемся. Но сами знаете, где мы, а где Москва? Да и дел все время много, одно, другое, пятое-десятое.

– Всего доброго, Надя!

В машине Барановский спросил:

– Шансов совсем никаких?

– Ты про маму? Ну, бляха, какие там шансы! Помнишь, как отец говорил? На смерть надежды никакой. А тут наоборот получается.

– Говорил и сам же умер в сорок четыре.

– Это да. Вань, ты напиши книгу про маму.

– А что написать? – удивился Барановский.

– Ну про жизнь её. Пусть люди читают, знают о ней.

«Ага, интересно им это очень».

– Напишу.

Они попрощались у входа в гостиницу.

– Во сколько заехать-то? – спросил Миша.

– Часа в четыре. Ещё раз попрощаюсь и в аэропорт.

– Замётано.

Барановский зашёл в вестибюль, получил ключ и поднялся в номер. Там было чисто и скромно – двуспальная кровать, шкаф, холодильник, тумбочка, телевизор и маленькая душевая. Окна выходили на площадь. Ленин стоял повернувшись спиной. Барановский кинул сумку на кровать, походил из угла в угол. Включил телевизор и минут пять смотрел местный телеканал. Обсуждали строительство моста, которое длилось уже семь лет. Потом он повалился на кровать и быстро уснул в плаще и ботинках. Снов не было. Он проснулся в полумраке. Болела голова. Щи плохо прижились, мучила отрыжка. Барановский слез с кровати, зашел в душевую, умылся и прополоскал рот водой с привкусом хлорки. Давно ему не было так тошно.

Он вышел из гостиницы, пересёк площадь, примерно через квартал увидел алкомаркет. Витрина горела тёплым, успокаивающим светом. Барановский побродил среди стеллажей, взял бутылку водки и двухлитровую коробку томатного сока.

– Надо же, – сказала кассирша, пробивая.

То была симпатичная темноволосая девушка лет двадцати. Барановский прочитал на бейджике имя: «Лиза Исаева».

– Что? – спросил он. – Что не так? Паспорт показать?

– Нет, нет. Эту водку никто не покупает.

– Почему?

– Дорогая очень. Вы приезжий?

– С чего вы решили? Из-за водки?

– Выглядите как приезжий, – сказала Лиза Исаева.

– А это как?

– Просто по-другому. Тысячу шестьсот, пожалуйста.

Барановский приложил карту к терминалу.

– Я приехал в гости. Но я тут родился. Это мой город. Я из Москвы. Бывали в Москве? Или дела? Одно, другое, пятое…

– Ой, у вас, кажется, плащ в говне, – сказала Лиза Исаева.

Барановский хотел сострить, но в голову ничего не пришло, и он издал лишь неопределенный звук, похожий на отрыжку.

Он лежал на кровати в трусах и пил самодельную «Кровавую Мэри» из гостиничного стакана. Смартфон был в руке. В смартфоне был старый домашний номер телефона Лизы Матвеевой. Барановский допил и нажал вызов. Он понятия не имел, что скажет. Сначала было тихо, потом послышался странный гудок, и неживой голос стал повторять, как попугай: «Набранный номер не существует. Набранный номер не существует. Набранный номер не существует». Прекрасно.

Барановский слез с кровати, подошёл к окну. «Двое в комнате. Я и Ленин», – вспомнилось откуда-то. Правда, вождь стоял на улице под изморосью.

«Может, про Ленина написать роман?» – подумал вяло Барановский.

Он вернулся на кровать и снова стал копаться в смартфоне. Позвонить оказалось некому. Все его бабы, с которыми можно было встретиться, жили в Москве, Петербурге, Киеве, а ещё в Липецке, Воронеже, Новосибирске, Твери, Звенигороде и одна в Хельсинки. Барановский налил сотку, выпил и от тоски захотел сгрызть стакан.

В дверь тихонько постучали. Почему-то он опять подумал, что увидит сейчас Лизу Матвееву. Барановский поставил стакан, натянул пиджак и открыл. На пороге стояла полная женщина лет сорока с короткой стрижкой.