Натан Энгландер - Кадиш.com

— Ты где живешь, далеко? — спрашивает Шули.

— Не очень. Вон там, у Арсенальной горки.

— Иди домой, — говорит Шули. — Мне надо подумать.

— Доверяешь мне — думаешь, вернусь?

— Нет, — говорит Шули, — Не доверяю. Согласишься оставить мне водительские права и теудат зеут? [109] Теудат зеут ( иврит ) — удостоверение личности, в данном случае удостоверение личности гражданина Израиля.

Хеми достает бумажник, отдает права и удостоверение личности израильского гражданина в надтреснутом пластиковом футляре.

Он поворачивается, собирается уйти. Когда он делает шаг к двери, Шули хватает его за руку.

— Нет, возьми, — говорит он, возвращая Хеми документы. — Лучше я заберу у тебя телефон. Самый ценный залог от тех, кто живет в современном мире.

Хеми смотрит на телефон, призадумывается, потом отдает его Шули.

— Он с кодом? — спрашивает Шули.

— Никаких кодов. Просто набирай номер.

— А твой домашний телефон?

— Эстер, — говорит Хеми. — Выведи на экран это имя. Это моя жена.

Шули ищет имя в «Контактах». Удовлетворенный, разворачивает телефон экраном к Хеми.

— Тут есть номер рава Каца?

— Увидишь в «Исходящих».

Шули удостоверяется и в этом, начинает набирать номер, хотя Хеми еще не ушел.

— Хорошая идея, — одобрительно говорит Хеми. — Поговори с ребе. Очень мудрый человек.

Рав Кац стоит на балконе у самых перил, вытянув руку в сторону своей ешивы: примчался сюда, едва услышал рассказ Шули. Утирает покрасневшие глаза рукавом рубашки и оборачивается к Шули, навалившись всем весом на перила. Они скрипят так громко и так заметно кренятся, что Шули уверен: раввин и перила вот-вот вместе ухнут вниз.

— Эта комната у нас под носом, а столько лет пряталась, — говорит Кац. — У меня постоянно было чувство, что нас бережет ангел-хранитель, — а теперь узнать, что в наши окна подглядывало чудовище…

— Вот почему мы должны организовать заседание бейт дина, чтобы его предали надлежащему суду. Лучше уж это, чем полиция, да? Это относится к еврейскому праву.

— У меня есть идея получше. Почему не позвонить в газеты и не разместить это на первых полосах? — Рав Кац закручивает свою бороду, стиснув в кулаке. — Что хорошего выйдет, если мы потащим эту гнусность в суд? Такая история разлетится по свету, в конце концов дойдет до гоев и опозорит евреев.

— Не может быть, чтобы вы не хотели справедливого возмездия. После того что сделали с вами и мной, и со студентами, и со всеми этими несчастными. Проходимец! Мошенник! Он — вор, ничем не отличается от всех прочих воров, и поступить с ним надо как с вором.

— Нет, он отличается от всех, — говорит Кац. Разжимает руку, отпускает бороду, закуривает. Выдувает в сторону Шули колечко дыма. — Такой грех, как у него, захвативший даже Рай, — как найти столько способов его покарать, сколько тут требуется? Воздаяние нам не по силам. Его час наступит, только когда Лейбович предстанет перед Небесным Судом.

Если бы Шули не обнаружил: что бы люди ему ни говорили, собственным ушам приходится верить, — то включил бы ответ Каца в разряд невероятного.

— Хотите дождаться, пока он умрет от старости? — говорит Шули.

— Этого я не говорил. Я сказал, что ему следует предстать перед Небесным Судом. Я не удивился бы, если бы этот суд спустился с небес, чтобы провести заседание в мире живых. Прецеденты были. Бог и раньше посылал в этот мир судей.

Раввин стряхивает пепел с сигареты, держа ее над перилами, а когда он снова отворачивается и окидывает взглядом далекие окраины Иерусалима, Шули смотрит в том же направлении.

— Вы правда не хотите дать мне совет?

— Это мне нужен совет, — говорит Кац. — Где я найду честного филантропа, который восполнит то, чего нам будет недоставать без этого мамзера?

— По крайней мере помогите мне решить, что сказать потерпевшим. Я занимался в вашей ешиве, значит, я ваш студент. Вы не можете бросить меня, чтобы я выпутывался сам.

— Кто вообще вас просил стучаться в мою дверь? Если я проявил к вам милосердие, это еще не значит, что я стал вашим опекуном.

— Ну пожалуйста! — умоляет Шули, сложив руки на груди.

— Делайте то, что вам нужно сделать, но без моего благословения.

Рав Кац напоследок оглядывает город с балкона и, пригнув голову, выходит через железную дверь на площадку. Шули задвигает засов. Отчетливо слышен каждый шаг ребе, сбегающего по лестнице.

Шули в полном изнеможении заползает в квартиру и падает на койку. Одно мгновение упивается великолепным рассветом, а потом надвигает на глаза подушку, загораживаясь от солнца.

Снова открыв глаза, Шули обнаруживает, что вокруг темно. Вначале не вполне понимает, где находится. А потом припоминает: в Иерусалиме, в тайной конуре вероломного Хеми; и Шули переполняет радость оттого, что он вернул киньян, а затем — печаль, потому что все остальное пошло скверно, дело дрянь.

Привстав с кровати, твердо упершись ступнями в пол, он чувствует, что под ним — и пол, и в то же время не пол, и, пошевелив пальцами ног, заключает, что одновременно бодрствует и продолжает видеть сон. Озираясь, теперь уже каким-то загадочным образом видя все без света, понимает: он снова там, где побывал однажды.

Шули отталкивается руками от кровати, встает, проверяет и перепроверяет, хорошо ли его держит эта неземная твердь. Обнаружив, что стоит прочно, по привычке включает лампу, а потом раздевается. Идет в тесный санузел принять душ и, пока моется, замечает рядом с санузлом глубокий бассейн. Отмывшись — чище быть не может, даже под ногтями, — Шули прыгает в бассейн, опускается поглубже. Вспомнив о своем обручальном кольце, выныривает и снимает его с пальца, устраняя хацицу [110] Хацица ( иврит ) — предмет, который становится «препятствием для воды» при ритуальном омовении. . Снова нырнув под воду, чувствует себя в этой микве чистым.

В свете того, что бассейн внезапно появился там, где его никак не могло быть, Шули ничуть не удивляется, когда, накинув полотенце и выйдя из ванной, видит буфет с пышной отделкой, очень похожий на ковчег, где в ешиве хранится Тора.

Открыв его, находит на вешалке белоснежный китл [111] Китл ( идиш ) — белый льняной или хлопчатобумажный халат, который религиозные евреи носят по праздникам, в синагоге или дома, когда проводят Пасхальный седер. В некоторых общинах надевается также женихом в день свадьбы. — Примеч. ред. . Шули снимает с вешалки этот свежий, накрахмаленный, сияющий белизной балахон. Застегивает: китл ему как раз впору, длиной до икр. Ничем заметно не отличается от того, который сам Шули надевает на Великие праздники и в котором его однажды похоронят.

Шули пробирается вглубь сновидения, выходя на балкон: встает там, где недавно стоял рав Кац, и пристально смотрит ввысь, в небо — а оно черным-черно, и звезды горят особенно ярко. Шули восторгается тем, как волшебна Вселенная, как неестественно светла эта ночь. Шули снова думает: да, я во сне.