Натан Энгландер - Кадиш.com

— Фотографии, — говорит Шули.

— Какие фотографии? — вопрошает Лейбович.

— В ешиве. Сегодня вечером. Студенты говорят, вы фотографируете их для вашей жены.

— А мне студенты сказали, — говорит Дуду, переходя на английский, — что вы американец и вдруг приехали учиться вместе с молоденькими мальчиками.

— Что вы говорите? — говорит Шули, содрогаясь от ужаса и тоже переходя на английский.

— Я говорю: это вы мне создаете неприятности или я буду создавать неприятности вам?

Какая беспощадность. Как далеко готов зайти этот человек, чтобы уберечь свое дело.

Шули отходит к перилам. Стискивает железные прутья — их установили, чтобы никто не свалился в сад дома внизу, — пристально смотрит вдаль, в очередной раз изумляясь чудесам Нахлаота. До лестницы лишь несколько футов, а в просвете между зданий и поверх кровель каким-то загадочным образом открывается вся глубина долины, с мерцающими где-то огнями окраин.

— Фотографии — они ведь не для вашей жены, правда? — говорит Шули. Он ничуть не обескуражен и даже преисполнен восхищения: какой человек, как непреклонно оберегает свой kaddish.com!

— Ей нравится видеть, быть в курсе. Для моей жены такая радость — помогать раву Кацу и его студентам. Как и для меня.

— Нет, — говорит Шули. — Фотографии — это для сайта.

Делает шаг к окну, пытается заглянуть в квартиру Дуду. Не видит ничего, кроме себя с сощуренными глазами, — отражения в стекле.

— Вы этим отсюда занимаетесь, да? Он работает здесь.

Шули оборачивается — перед ним огорошенный Лейбович.

— Кто вы? — спрашивает он.

— Я? Как вы можете не знать? Сколько сил я потратил, разыскивая вас.

Лейбович озадаченно мотает головой.

— На другом конце света, — говорит Шули, — когда вы отказывались отвечать.

Шули подходит к Дуду и — вот он, долгожданный миг, — уже хочет ласково сжать его руки.

— Поначалу сомневался, — говорит Шули, — но потом пораскинул мозгами, рав Давид-Йерахмиэль Лейбович. — И снова повторяет ход своих рассуждений: — Я подумал: Давид может называть себя Дуду, совсем как Йерахмиэль может превратиться в Йури. Но его могут называть и Хеми для краткости, если он выберет второе уменьшительное от своего второго имени.

— Это вы! — говорит потрясенный Лейбович. — Бруклинский полоумный, который никак не успокоится.

Для Шули это равносильно экстазу. Такие слова — верх блаженства. Бруклинский полоумный, вот именно.

Шули не знает, то ли обнять Дуду, то ли поклониться ему в пояс, то ли начать одну из нескончаемых речей, заготовленных им на этот случай. И решает просто и прямо назвать единственную причину, которая привела его сюда.

— Я пришел взять обратно то, что принадлежит мне.

Хеми, судя по его лицу, вдруг становится дурно. Он пятится в угол балкона и присаживается на перевернутое ведро.

— Они закончились, — говорит Хеми прежде, чем Шули успевает хотя бы предложить обратный киньян. — До последнего гроша. Вы пришли за деньгами, но деньги закончились.

И показывает Шули пустые ладони — в доказательство.

— Деньги? — говорит Шули в полном недоумении, гадая, к чему клонит Хеми.

— Я кормлю семью, вы должны понять.

Но Шули не понимает, ничегошеньки, ни капельки. Он пришел сюда за своими правами. Заключить сделку, которая обратила бы вспять предыдущую, чтобы иметь возможность снова взвалить на себя бремя траура.

— Я вас ждал, — говорит Хеми. — Вас или кого-нибудь типа вас. Полицию или шайку бандитов из раввината, которая вернет меня на путь истинный со скользкой дорожки.

— Почему «скользкой»? — говорит Шули, искренне пытаясь найти логику в том, что пытается сказать этот человек, его Хеми.

— Раз денег нету, вы, возможно, захотите меня ударить? В этом я, по крайней мере, к вашим услугам.

— Ударить вас? Но за что? — говорит Шули.

Снова отходит к перилам и смотрит вниз, на купол ешивы: близкий, чуть ли не дотянуться рукой.

Мысленно собирает воедино все кусочки страшной правды, которые уже какое-то время назад интуитивно угадал. Приберегал, как сорока, все эти ужасающие обрывки единой нити, чтобы теперь вмиг связать и всё разгадать.

Шули снова идет к окну квартиры. Прижимается лбом к стеклу, сложив из пальцев окуляры, чтобы лучше видеть в темноте. И вот что он различает в этой немудрящей, унылой комнате — мигающие, как светлячки, многочисленные огоньки усердно работающих роутеров.

Шули возвращается на прежнее место, встает перед Хеми, не желая верить в то, что уже знает.

— Где же студенты? — говорит он. — Где миньян? Умоляю вас. Отведите меня к тем, кого нанимают читать кадиш.

Они сидят лицом к лицу за малюсеньким столом в малюсенькой квартирке, среди высоченных стопок несброшюрованных листов и нагромождений — человеку по колено — папок. На полу — ноутбук, тут же принтер, тут же целая коллекция внешних жестких дисков всевозможных размеров. К стене придвинута койка, перед ней — что-то вроде загородки из картотечных ящиков. У противоположной стены — кухонная колонка с мойкой и микроволновкой, под нее втиснут мини-холодильник. За единственной внутренней дверью — она приоткрыта — виден санузел: унитаз и душ в облицованной кафелем кабинке. И, наконец, под ногами у Шули и Хеми — ящик, от которого змеятся кабели, и роутер, подмигивание которого Шули рассмотрел в темноте, — роутер, распространяющий свою страшную ложь.

Хеми прихлебывает чай и мрачно смеется.

— И ради этого вы спустя двадцать лет прикатили с другого континента? Ради какого-то киньяна на старом растровом дисплее, киньяна об онлайн-кадише?

— Ради моего отца на Небе, ради его души. И ради моей тоже.

— При чем тут чьи-то души? Такой киньян — фишка для привлечения клиентов, юридической силы в нем меньше, чем в рукопожатии. И ради этого вы чуть не выломали мне дверь — да неужели?

— Сделка действительна, — говорит Шули, стискивая столешницу. — Я отдал вам право, которое принадлежало мне по рождению. Мне нужно получить его обратно. Вы не можете оставить его себе, оно не ваше.

Хеми задумывается над услышанным. И то, как спокойно он слушает, доводит Шули до белого каления.

— Ради этого я покинул своих детей! — вопит Шули. — Покинул жену! Работу бросил, на х**!

Хеми вздыхает. Роется в карманах пиджака, потом встает, поворачивается на пятках, выискивая что-то взглядом. Проходит, огибая ящики, к койке. Тянет руку к стене, снимает с гвоздя какой-то маленький жестяной амулет.

— Вот, — говорит он. — Новый киньян. Отдайте мне назад те пятьдесят шекелей, а я отдам вам это.

Шули принимает талисман и отдает купюру в пятьдесят шекелей, которую Хеми всучил ему на балконе.

— Сим возвращаю то, за чем вы пришли. Траур снова принадлежит вам.