Натан Энгландер - Кадиш.com

Дни бегут, и Шули не остается глух к иронии ситуации. Если бы много лет назад он столь же усердно сидел в доме сестры, если бы он посвятил себя сидению шивы по отцу так же исступленно, как теперь дожидается появления Хеми, то теперь не попал бы в такой переплет.

Как усердствует Шули, чтобы оставаться здесь, и чем за это расплачивается его семья? Ночует он в парке. Умывается в уборной, куда ходят студенты: она пристроена к жилому дому, на задворках которого находится ешива. Обедает вместе с мальчиками, обходится без завтрака и ужина. Для Шули это испытание.

Подустав от ночевок на воздухе, Шули перебирается в класс: укладывается на полу, предположив, что его не только радушно встречают, но и уже считают за своего. Если его столь охотно принимают днем, так ли уж грешно оставаться под этим кровом на ночь? Одалживает у Гилада мобильник для кратких разговоров с Мири и почти все время тратит на уверения, что Хеми вот-вот объявится, непременно. Моральная поддержка со стороны Мири не то чтобы слабеет, но переходит в растущие опасения за его рассудок. Мири беспокоится за Шули и за благополучие всего семейства. С дочкой совсем другая история. Нава игнорирует отца, когда он просит ее к телефону, — в лучшем случае передает привет через Мири. Один лишь Хаим, судя по голосу, рад слышать Шули. Рассказывает отцу про свои приключения, ни разу не спрашивает: «А как там ты?» Шули со слезами на глазах слушает и, глянув на часы, неизбежно прерывает рассказ мальчика, ведь Гилад наотрез отказывается брать деньги за звонки.

Так проходит еще один шабат, и рав Шули старается, чтобы его поведение никого не настораживало. Держится все так же солидно, только ремень затягивает чуть туже.

Бодро отвечает всякий раз, когда рав Кац спрашивает, доволен ли он жильем, как там семья в Нью-Йорке. «Барух а-Шем», — говорит Шули. Или: «При нынешних технологиях мои — все равно что в соседнем доме».

Полагая, что его мировосприятие и линия поведения безупречны — не придерешься, Шули изумляется, когда однажды утром рав Кац приходит необычно рано, согнувшись под тяжестью потертого армейского вещмешка. Кладет его на стол и выходит в боковую дверь.

Раз эту вещь положили в комнате, где, кроме Шули, никого нет, значит, ему, видимо, следует заглянуть в мешок.

Расстегнув «молнию», Шули ахает вслух: богатство привалило! В вещмешке — свежевыстиранные белые рубашки, и свежевыстиранные белые носки, и чистое нижнее белье. На случай холодных ночей есть свитер. Есть подушка и одеяло. Тюбик зубной пасты. Кусок мыла.

Шули засовывает все обратно в вещмешок и перекладывает его на пол, себе под ноги.

Шули страшно благодарен за то, что теперь есть во что переодеться. На рассвете чувствует себя намного лучше, натягивая свежие носки и — об этом даже подумать неловко — чистое нижнее белье, которое раньше носил, верно, сам рав Кац.

Он даже прекрасно выспался: свитер греет, новая подушка — просто мехайа [105] То, что приносит большое удовольствие и радость ( иврит ). .

Застегивая жесткую, только что из прачечной, рубашку, старается в меру умения заправить ее в брюки так, чтобы лишняя ткань собралась складками на спине. На Шули одежда Каца болтается, как на вешалке.

Надев свой пиджак, Шули чувствует себя на миллион долларов. Немного отдохнул, немного посвежел и теперь горы готов свернуть. Как же Шули благодарен раву Кацу! Безмерно!

Учебный день Шули проходит плодотворно. Он почти не отрывается от книги, просиживает до самого вечера, когда главная дверь вдруг распахивается и все оборачиваются. Входит незнакомец. Безбородый, в джинсах и рубашке-поло. Но из-под одежды свисают цицит, на голове — черная бархатная ермолка благопристойной величины.

Может быть, это он, думает Шули. Момент как по заказу: Шули полностью восстановил силы и выглядит не слишком неопрятно. Пришедший стоит, широко расставив ноги.

— Чем дольше мне придется возиться, — говорит он, — тем дольше вы просидите без еды.

После этих слов двое студентов вскакивают и выходят вслед за ним наружу.

— Это мистер Лейбович? — шепчет Шули Гиладу, искренне шокированный моложавой и современной внешностью посетителя.

— Он? — смеется Гилад. — Он работает на шуке, в одной стейкии. Но когда он появляется, значит, скоро следом придет Дуду.

Книги захлопываются, все убирают, центральные столы сервируют для грандиозного фуршета. Мужчина в рубашке-поло, оглядев студентов, сам подбирает себе третьего помощника.

Один стол — для мясных блюд, на другом — чарующее разнообразие салатов, на третьем возведена пирамида из хлеба.

Есть стол со сладостями и газировкой и пивом в бутылках, к которым мальчики припадают, словно умирающие от жажды.

Эта картина — ликующие прекрасные юноши пируют, насыщаясь пищей после насыщения Торой — кажется Шули наглядной иллюстрацией и к идеальной версии совета, который дал ему умирающий отец, и к кошмару про негнущиеся руки. Так — неотличимо от того, что он видит здесь и сейчас, — вполне может выглядеть Рай Земной. Смотреть, как они самозабвенно наслаждаются, — ничего чище и быть не может, думает рав Шули.

Шули смотрит на рава Каца. Да, на это уходит время, предназначенное для изучения Торы, вечерние занятия сорваны — но до чего похоже на награду тройной переменой! Шули понимает, что ребе, дозволяя это веселье, изменяет правилам ради высшего блага.

Тут-то в дверях и возникает некто малорослый, в широкополой, скрывающей лицо шляпе.

Кац бросается наперерез, протягивая руку для приветствия. Мальчики сбиваются в стайку за спиной своего ребе: сразу видно, появление этого гостя — для них важное событие. Самые уверенные в себе и самые охмелевшие даже похлопывают его по спине.

Гость в непримечательном черном костюме и непримечательных черных ботинках — не то чтобы идеально начищенных и не то чтобы изгвазданных, таких же как у всех в этом пыльном городе. Узкоплечий, но выглядит крепышом: такой человек может огорошить здоровяка, случись им подраться.

За этим наблюдением в лихорадочно возбужденном мозгу Шули следует сотня других, и все подводят к одному выводу: вот он, Лейбович. А Лейбович запросто может оказаться тем, кто ему нужен.

Кац велит всем замолчать и передает слово гостю: тот желает сказать несколько слов. Вначале он просит кружку пива для лехаима; подняв ее повыше, говорит: «Им эйн кемах, эйн Тора» — «Голодное брюхо к ученью глухо», — и вся ешива раскатисто хохочет. Шули, выйдя из транса, чувствует, что сильно проголодался.

Гилад, словно читая мысли Шули, подходит с полной тарелкой для американского друга. Подносит ее, широко улыбаясь, — вот ведь добрая душа.

Пока Шули уплетает за обе щеки, Гилад крутит свой пейс толщиной в паутинку.