Натан Энгландер - Кадиш.com

— Никаких Раши! — кричит в ответ Ларри. — Никаких мнений. Никаких комментариев. Никаких историй. Только факты! Наш папа… он же был самым чистым, самым добрым, самым бескорыстным, — говорит Ларри, глядя теперь на Дину, которая не остается безразлична, втягивает Дину в разговор. — Неужели вы серьезно думаете, что если однажды утром я просплю…

И видит, как лицо сестры темнеет.

— Ты каждое утро проспишь! — вопит она. — Ты не собираешься молиться. Лучше сознайся сразу.

— Это ничего не изменит. Невозможно, — говорит Ларри, пытаясь выстроить аргументы, подняться над бурей эмоций, облечь свои убеждения в слова. — Если Бог есть, если Он есть взаправду, то мои действия здесь никоим образом не могут повлиять на посмертное существование нашего отца. Это не… этого просто не может быть… не так все устроено.

Из уст сестры несется жалобное:

— Нет, так. Так. Так!

Она протягивает к брату руки, стискивает его запястья — ласково, с любовью. — Таково было его желание, — говорит она. — Он очень тебя любил. Но наш отец ужасно боялся, что ты его подведешь.

— Нет, — говорит Ларри, мотнув головой.

— Это последнее, что он сказал мне в этой жизни: «Кадиш. Не допускай, чтобы твой брат меня подвел».

Перед этими двоими. Какая наглость!

Сестре Ларри говорит:

— Неправда. Я же был там. — И для убедительности добавляет: — Себе мозги трахай, не мне.

Мужчины отшатываются. Но не Дина — не зря она столько лет его старшая сестра.

— Зазнайка, — говорит она, отпуская его руки.

— Дина, ты никого не щадишь. Серьезно, трахай себе мозги. Или пусть Ави — у него ведь стоит — тебе поможет. Ты чудовище.

Хаффман, белый, как мел, огибает Дину и цепляется за раввина, кладет руку на его плечо, чтобы удержаться на ногах.

И все же Дуви — он не робкого десятка — вставляет свое слово:

— Быть при смерти и бояться, что никто не прочтет по тебе молитву, — положение нешуточное.

Ларри меряет Хаффмана взглядом. Рядом с костлявым Роем Хаффман кажется еще приземистее и упитаннее. Он, по мнению Ларри, заслуживает такой же отповеди: «И вы тоже себе мозги трахайте!» — но Ларри этих слов не произносит.

А произносит вот что:

— Мой отец придавал этому большое значение. Но он умер не в страхе. Не из-за меня. Как бы жестоко ни было намекать…

— Я не намекала, — говорит его сестра. — Я сказала прямо. Сказала, потому что знаю.

— Я тоже был рядом с ним, — говорит Ларри, — и уходил он светло. Он ушел умиротворенно, зная, какой я на самом деле. — И буквально вопит: — Я хороший мальчик! Он сам мне сказал.

На него смотрят пристально, смотрят с сочувствием. Как он жалок!

Дина вновь спрашивает, на сей раз спокойно:

— Ты пообещаешь, что будешь это делать — читать молитву?

— Не пообещаю и не буду молиться, — говорит Ларри. — Ни с людьми, ни сам по себе. Я стану делать это дома, когда будет правильное настроение. Стану чтить своего отца на свой манер. И я верю — совсем как вы верите во все такое, — что это ничуть не хуже.

— Но это не так, — говорит сестра, отчаявшись. — А Бог сделал тебя тем единственным… единственным, кто для этого предназначен.

— Но почему? — вопрошает Ларри. — Дина, почему ты не можешь это делать? Почему бы тебе не читать эти долбаные молитвы? Если в нашей семье ты — тот самый человек, на которого папа мог положиться, если, черт возьми, он оставил тебе на сохранение свой прах, возложи на себя обязательства, которые к этому прилагаются. Читай кадиш сама.

— Я же девочка! — говорит она. — Не могу.

— Во-первых, ты женщина, — говорит Ларри. — Но вторых, наведи порядок в своей религии.

А раву Рою он говорит:

— Нелепо застревать в тупом Средневековье. Введите равноправие. 1999 год на дворе. Давно пора. Наведите порядок в своей общине. Разрешите Дине читать молитву!

Раввин со страдальческим лицом опускается на край раздвинутого дивана.

— Да ладно вам, ребе, — говорит Ларри. — Скажите ей, что это нормально, и это станет нормальным. Станьте первым отважным раввином, который это разрешит.

— Это устроено не так, — отвечает Рой.

Ларри оборачивается к Хаффману:

— А вы, Дуви? Почему бы вам не навести глянец на отсталые позиции раввина? Чтоб стали приемлемыми.

— Эти позиции не отсталые, — говорит Дуви.

— Отлично. — Ларри обращается к сестре, словно те двое уже ушли. — Почему бы не поручить это Ави? «Второй сын» — всегда называл его папа. Он и так молится, наверно, раз пятьдесят на дню.

— Ави — мой муж. Не кровный родственник!

— Тогда твоему мальчику.

— Хочешь услышать ругань, зазнайка? — говорит сестра. — Хочешь услышать грязную ругань, ах ты, брат говенный? Хочешь, чтобы ребенок соблюдал траур вместо тебя? Он даже не на очереди. Нет, Ларри. Никто, кроме тебя.

— Ну тогда, мне сдается, наш отец попадет в Ад.

Этими словами Ларри попадает в больное место, хотя вроде бы в него не метил. Дина, потеряв самообладание, начинает причитать. А уняв рыдания, говорит:

— Да, братик, когда ты хочешь нагадить, жестокости тебе не занимать.

— Ой ли? Пустяки по сравнению с твоими словами, что отец умер в страхе… из-за меня.

— Тогда докажи, что его страхи были напрасны, — говорит Дина, — и сделай то, что обязан!

— Сделаю. Клянусь сделать, — говорит он. — Но сделаю на свой манер!

В этот самый момент его сестра смотрит на равнина, который каким-то образом, чуть ли не путем левитации, оторвался от дивана. Сестра, надеясь на спасение, оборачивается к этому человеку и к общественному институту, который тот здесь представляет.

Ларри поддерживает ее: наконец-то они оба на одной стороне.

— Да. Уладьте это, ребе! — говорит он. — Посмотрим, какие способы у вас есть.

Рав Рой делает глубокий вдох, напыживая грудь, словно голубь. Внезапно он кажется совсем другим — готовым все разрулить. Когда он глубокомысленно тянет себя за бороду, Ларри впервые кажется, что перед ним настоящий раввин.

— Со стороны вашего отца, — приступает Рой, — никого из братьев не осталось в живых?

— Никого, — говорит сестра Ларри. — Ни одного мужчины ни в одной ветви — только этот, единственный, ни на что не годный сын. Единственный мужчина. Вот только мужчина ли?

Раввин еще несколько раз тянет себя за бороду, словно бы укрощая ее.

— Вы могли бы, — говорит раввин, — вы могли быть йоцей [16] Здесь — выставить для соблюдения мицв. кого-нибудь другого в таких чрезвычайных обстоятельствах. Вы могли бы назначить кого-то наподобие шалиах мицва [17] Шалиах мицва ( иврит ) — «посланец, исполняющий заповедь». — Примеч. ред. — это вроде эмиссара. Законного представителя, который будет читать молитву вместо вас.

— Представителя? — говорит Дина. — Хотя этот — вот же он — жив-здоров?