Мона Авад - Зайка

Это ваша дочь отправила на конкурс сочинений. Должен признаться, мы очень обеспокоены содержанием, не говоря уже о том, что это и сочинением-то не назовешь , однажды сообщил моей матери один из моих учителей.

Ох, да ради бога , отмахнулась от него мама. Саманта боится собственной тени. У нее просто очень живое воображение. Впрочем, как и у всех детей, разве нет?

Но я все равно видела, что она переживает. Ее беспокоило то, что я смотрю на мир сквозь искаженную призму своей жутковатой фантазии. Что я лгу напропалую в ответ на простые вопросы в духе «Как дела в школе?», вместо того чтобы просто рассказать о том, как безумно скучно прошел мой день. Что я прячусь в свою комнату или забираюсь на дерево, растущее на заднем дворе нашего жилого комплекса, прихватив с собой блокнот.

– Чем ты там занимаешься? – спрашивала мама в щель между дверью и стеной таким тоном, словно я не в одной из комнат сидела, а находилась где-то очень далеко, в другом, недосягаемом мире, куда сбежала из родного дома.

К сожалению, «парикмахерские» рассказы у меня не сохранились. Их все поглотили воды водопада после того, как мамы не стало. Ну или мне просто хочется думать, что это так. Те годы творчества были самыми плодовитыми и продуктивными на моей памяти. Пусть после я всегда что-то писала, но уже не мечтала сбежать в какой-нибудь другой, выдуманный мир, как тогда, когда не представляла себе, как можно жить в реальном мире и не стремиться всей душой в какой-нибудь другой.

Пока не приехала сюда.

– Иногда полезно сделать перерыв, – сказал Лев в прошлом январе, заваривая чай. – Сосредоточиться на чем-то другом. Почитать, навестить чужие выдуманные миры. Возможно, это период окукливания, который нужен, чтобы ты смогла вырасти. Развиться. Просто доверься ему, Саманта. Прояви терпение.

Мы беседовали у него в кабинете – он хотел обсудить, почему я в последнее время ничего не пишу. Тогда от нашей с ним дружбы уже почти ничего не осталось. Иногда мы встречались, но всего раз в две недели или и того реже, и только в его кабинете, в рабочее время, и только с открытой дверью. Я никогда не спрашивала, почему он перестал присылать мне песни посреди ночи и не звал выпить виски в баре посреди дня. А он сам никогда не объяснял.

– Так что в этом нет твоей вины, – сказал он под конец и одарил меня скупой натянутой улыбкой.

– Я не понимаю, что произошло, – проговорила я. Мне было больно на него смотреть, потому что он стоял спиной к окну, залитому солнечным светом. – В смысле, не понимаю, что со мной произошло. Раньше я все время что-то писала. А теперь…

– У творчества тоже есть приливы и отливы, – произнес он и бросил многозначительный взгляд на часы.

И в тот миг я подумала, что сошла с ума. Будто я все выдумала. И не было ничего, ни тепла, ни симпатии.

– Что еще за бред, – скривилась тогда Ава. – Уверена, он держит тебя на расстоянии из-за этих тупых куриц. Они видели, что вы постоянно тусите где-то вдвоем, и им это стало поперек горла. Вот они и начали слухи распускать, а он зассал, как маленькая девочка. Так что никакой он не лев, а так… киска.

Я приказала себе взять себя в руки, сосредоточиться на работе и забыть о нем. Он даже Мастерскую больше не вел и перешел в разряд обычного научного руководителя. Что еще я могу ждать от него, кроме редких обязательных мейлов с вопросами о том, как продвигается работа и нет ли проблем. Формально – ничего.

Ну и хрен с ним. Теперь у тебя есть я.

Я снова проверяю телефон. От Авы – ни слуху ни духу. Снова перевожу взгляд на пустую страницу, но перед глазами у меня лишь лицо Льва во время той встречи у него в кабинете.

– Ты слишком много об этом думаешь, Саманта. Серьезно.

– Может быть. Тогда, может, встретимся на следующей неделе? – спросила его я тогда.

– Давай повременим, – ответил он, и это был не вопрос, а утверждение. – Пришли мне что-нибудь, как будешь готова.

И с тех пор я его больше не видела. Я надеялась, что до летних каникул мы с ним еще пересечемся, но потом случилась та вечеринка. И если до нее наши отношения были просто странно натянутыми, а общение – неловким, то после все окончательно пошло прахом.

По-хорошему мне надо было хотя бы пару раз написать ему летом, рассказать, как продвигается исследование. И совершенно точно нужно было списаться с ним на этой неделе и рассказать о том, как продвигается моя дипломная работа. Но я на связь так и не вышла. Впрочем, как и он. И теперь сама мысль о встрече или разговоре с ним кажется мне просто невыносимой. Да и показать мне ему нечего, кроме горстки нарисованных глаз да парочки грустных цветов.

Я закрываю блокнот, принимаю душ в старенькой ванной и чищу зубы над щербатой раковиной, стараясь не смотреть на свое отражение в маленьком ржавом зеркале. Вместо этого я разглядываю пожелтевшую плитку над древним, как мир, унитазом. Один мужчина, с которым я спала, сказал однажды, что с этой плиткой ванна похожа на каюту военного корабля.

Когда-то давно я была довольно богатой. Но не долго. Это было сразу после смерти матери. Я тогда была угрюмым тринадцатилетним подростком и перебралась жить к отцу. Мы с ним кочевали по всей стране – он преследовал красочные мечты о богатстве, которые, впрочем, никто, кроме него самого, не понимал. Я, например, никогда не знала, чем именно он зарабатывает на жизнь. Чем-чем, хрень всякую несет людям , буркнула однажды моя мама, когда напилась. Сам отец называл это развитием недвижимости, созданием возможностей для бизнеса здесь и за границей – Саманта, тут нужно понимать, видеть ситуацию . Он пытался открыть сеть курортов в Южной Америке. И спа-центр на берегу Черного моря. Все, что ему было нужно, – это инвесторы, которые увидели бы в этом тот потенциал, который видел он. Которые в него поверили бы. В итоге он нашел таких людей – парочку ближневосточных принцев, несколько великодушных болгар и целую кучу техасцев. И вот в одночасье наша с ним жизнь изменилась.

Но продлилась эта сказка золотая всего несколько лет. Когда я вспоминаю ее, смутно, отдельными картинками, понимаю, что именно так и выглядит жизнь Заек. Весенние и летние каникулы в замках, переоборудованных под дорогие отели. Спа-процедуры с морскими водорослями. Просторные ванные, пуховые матрасы, высокие окна, из которых открывался вид на ухоженные парки, покатые изумрудные холмы и прибой, разбивающийся о камни. Отутюженная, накрахмаленная жизнь с иголочки. В каждой комнате – маленький пульт, при помощи которого можно поменять температуру так, как тебе хочется. Я должна была ощущать себя супервезучей. Но вместо этого начисто забыла, что когда-то была бедной. Вся эта роскошь очень быстро стала казаться нормой. Когда я вспоминаю эту жизнь, перед глазами возникает лишь окно, в которое я глядела на лежащие передо мной красоты мира безучастным, даже немного скучающим взглядом. Я не отдавала им должное, видела, но не замечала. И кстати, тогда я тоже носила жемчуг. Когда на моей шее впервые застегнули жемчужное ожерелье, мне показалось, что оно вот-вот меня задушит, но через неделю я привыкла настолько, что совсем перестала его ощущать.