Владимир Видеманн - Запрещенный Союз – 2: Последнее десятилетие глазами мистической богемы

Рауль рассказывал, что кубинцы, желавшие сбежать на Запад, могли воспользоваться мадридским аэропортом, где делал техническую посадку самолет Гавана — Москва. Нужно было незаметно остаться в туалете в зоне для транзитных пассажиров, а после отлета группы заявить о себе полиции. Правда, та могла не пропустить через границу и отправить соискателя свободы следующим же рейсом в Москву или Гавану. Но, как правило, испанцы кубинцев принимали. Мы с Ириной крайне удивлялись, почему же Рауль до сих пор не свалил. Тем более со связями его семьи! Впрочем, возможно, он разделял мнение Цезаря: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме».

Помимо иностранцев мы, разумеется, продолжали общаться и с соотечественниками. Я заходил в гости к московскому Саше, жившему рядом с Курским вокзалом. Тот, как выяснилось, в реальной жизни занимался пчеловодством, имея пасеку где-то на юге, в Краснодарском крае. В столицу он приезжал лишь на зиму, а по весне вновь отправлялся на юг. Мировоззрение этого сорокалетнего человека — достаточно крепкого, хоть и аскетичного, с горящими глазами тайного фанатика — представляло собой странную смесь гурджиевщины и черносотенства. Было не совсем понятно, каким образом при таких данных он смог уловить интеллигентного Виталия Михейкина в сети своей магической суггестии. Видимо, недаром Рам назвал его Черным Сашей.

Среди знакомых этого Саши имелась очень странная пара «йогов», как они сами себя называли. Это был, по сути, рабочий тандем, состоящий из высокого и здорового молодого человека с немного лошадиным лицом и бледной девушки, тоже высокой, но чрезвычайно худой, с полупрозрачными зелеными глазами. Девушка выступала в роли медиума, тогда как молодой человек представлялся посредником между ней и внешней средой, вместе с тем отвечая, насколько я понял, за психическую безопасность партнера, держа того в собственном защитном поле, словно в специализированном иммунном растворе. Мне несколько раз приходилось наблюдать их сеансы. А однажды я сам выступил в качестве объекта манипуляции, или, как говорили «йоги», экстрасенсорного диагностирования. Все это выглядело следующим образом. Клиент садился на стул, рядом присаживалась Бледная дама с закрытыми глазами. Ее ментор кратко объяснял: сейчас дама впадет в медиумическое состояние и будет сканировать энергетическую структуру организма с помощью третьего глаза. Дальше воспроизводилась сцена из рентгенологического кабинета.

— Как там с почками? — спрашивал молодой человек.

— Нормально, патологий нет, — отвечала девушка с закрытыми глазами.

— Что с желудком?

— Есть небольшое пятно, подозрение на язву.

Ну и дальше в подобном духе. Не могу сказать, действительно ли Бледная дама «видела» или просто фантазировала… Впрочем, как считал Рам, наша фантазия тесно связана с интуицией и подчас именно через фантазию мы проникаемся интуитивным знанием реальности.

Еще одним человеком, с которым меня познакомил Володя Степанов, был Саша Бокучава — университетский литературовед, сильно интересовавшийся всем потусторонним. По некоторому стечению обстоятельств наше общение с ним проходило в основном в стенах одной московской клиники, где Саша отлеживал из-за каких-то сбоев в нервной системе. Особенностью заведения было негласное экспериментирование отдельными врачами с йогическими методиками психосоматической реабилитации. В клинике даже отвели специальный зал для групповых занятий, причем одну из стен украшала двухметровая керамическая штука, изображающая семь чакр-лотосов, нанизанных на сушумну (центральный спинной канал в йогической физиологии). Только тысячелепестковый лотос-сахасрара почему-то находился не на вершине сушумны, а у самого ее основания, на уровне пола. Саша причину такой инверсии объяснил тем, что здесь изображена система кундалини в положении стойки на голове (ширшасаны).

Александр, по его словам, был одним из тех, кто вытащил в Москву известную тогда целительницу Джуну из северокавказского захолустья, где та тогда работала то ли медсестрой, то ли официанткой. Именно он познакомил ее с московскими мистическими кругами, устраивал первые презентации. Мне было не совсем понятно, почему же Джуна, столь многим ему обязанная, не вылечит его. Позже, лет через двадцать, выяснилось, что Джуна — фигура вполне себе дутая. Она полностью вышла из целительского бизнеса и превратилась в больную, разбитую жизнью истеричку. В известном смысле взяла на себя карму собственных пациентов. Недаром Рам всегда предупреждал близких знакомых (особенно тех, кто проявлял экстрасенсорные способности) об опасностях, подстерегающих хилера, не способного построить эффективную психомагическую защиту…

Как-то раз меня пригласил в гости человек, занимавшийся на одной из столичных кафедр проблемами формальной логики и сделавший себе в научных кругах неплохое реноме. Ехать было прилично, и, чтобы убить время, я взял с собой в метро томик Платона и стал читать «Софиста» — надо сказать, один из труднейших диалогов афинянина. На мгновение оторвавшись от страницы, вдруг с удивлением замечаю, что справа от меня сидит человек в кепке и с лицом почти неандертальским, как-то ошалело таращась то на меня, то на книгу. А в безумных глазах его прямо-таки читается драматический вопрос: «Это что же вы такое, сударь, читаете? Ну как же можно такое читать? Или вы нарочно прикидываетесь?» Я впервые в жизни наглядно увидел, как лобовая конфронтация с глубокой мыслью шокирует человеческое сознание. Но это только присказка. Сказка началась, когда я приехал к логику.

Это был очень милый молодой человек, исключительно аккуратно одетый: белая рубашка, галстук, начищенные ботинки. Мы уютно расположились в гостиной, за журнальным столиком, утонув в глубоких мягких креслах. Логик очень сильно интересовался разного рода техниками продвинутого познания и специально пригласил меня — как в определенном смысле специалиста — к себе домой, чтобы обсудить ряд животрепещущих тем. В частности, логик очень сетовал на то, что смысловую последовательность платоновских посылок подчас очень трудно проследить, и поделился планами записать ряд ключевых диалогов мастера строго в знаках формальной логики.

— А какие именно диалоги? — поинтересовался я.

— «Софиста» и «Протагора».

Это уже граничило с мистикой, ибо логик назвал не только тот диалог, который я только что изучал в метро по пути сюда, но и тот, который я читал накануне! Поскольку содержание обеих вещей еще живо присутствовало в моей памяти, наша беседа приняла особо насыщенный характер. Возвращаясь к теме неаристотелевских логик, в том числе навьяньяе и платоновской диалектике, мне удалось в конце концов показать собеседнику разницу между единицей и нулем с точки зрения Рамовской нуль-философии. Похоже, у парня в голове что-то щелкнуло, и он, сделав большие глаза, выражение которых мне живо напомнило о недавней встрече с неандертальцем, произнес не вполне своим голосом: