Дмитрий Бавильский - Красная точка

А ещё у Тургояк не было телевизора. Работала она с аутичными детками в специализированной школе, в колясочную возвращалась тише тени, падала на кровать и замирала на какое-то время, пока теплые краски не приливали сначала к лицу, а после не охватывали всё её бледное тело. Вася знал, что до того, как начать приставать, невзначай трогая Марусю примерно так же, как купальщик трогает воду у самого берега, прежде чем войти в море по самые гланды, нужно замереть сбоку с книжкой.

Да, расставшись с театром, Вася снова начал читать, хотя и не так запойно, как во времена учёбы, ведь больше ему не нужно было прятаться от реальности или стараться опережать её, набирая научно-фантастической прозы, потому что в маленькой, но уютной колясочной (удивительно, как Марусе двумя-тремя штрихами удалось сделать из этого некогда «нежилого фонда» «стильную студию в духе скандинавского минимализма») он становился собой.

В кинотеатре «Победа» открыли мебельный салон, поэтому в кино теперь ездили в центр, где «Знамя» с крошечным зальчиком сохранило остатки «клубного показа» с обязательной вонью из хлорированного туалета, а заодно и гуляли по улице Кирова, ставшей пешеходной и бездарно превращённой в «новый Арбат», точно дорога да «личный и общественный транспорт» охраняли Кировку от разграбления.

В архив Васю устроил отец сестёр Зайцевых, «главный архивариус Российской Федерации», с которым встретились однажды у подъезда и сцепились языками. Так Вася получил и работу, чтобы постоянно узнавать об успехах близняшек, которые, несмотря на немоту, делали немыслимые успехи в высшей математике и теоретической физике. Марусе он объяснял, что в эпоху, когда все предприимчивые ломанулись в бизнес, в науке остались лишь инвалиды да бедные сиротки, благодарно занявшие опустевшие помещения. Маруся молча кивала. Ей нравилось всё, что говорит Вася.

Однажды в архив к Васе забрёл Никонов, разведшийся с очередным «островком духовности», вытащил из кармана дорогого пиджака бутылку ещё более дорогого коньяка и начал жаловаться на одиночество и неприкаянность. Так её и раздавили, практически без закуси, среди пыльных стеллажей.

Бизнес они развели с Корецким ещё на Васиной памяти, и с тех пор, словно бы освободившись от оков, Андрей резко пошёл вверх и, по словам Никонова, купил нефтяную скважину. Собирается построить Софе отдельный театр, причём в самом центре Чердачинска, чуть ли не фасадом на площадь Революции. С.С. наконец-то дозрела до «Гамлета», так что всё у них сложится как надо, ведь стабильность – признак гениальности. Наташка, пережив пару покушений на самоубийство, станет Гертрудой.

– Офелия, конечно же, Катя Кручёных? Чтобы всё уже точно сложилось наверняка?

– Не знаю. Не помню, кто Офелия. Ты разве не знаешь, что Катя Кручёных уехала в Златоуст и вышла замуж? Теперь она, что ли, Асафьева…

Подвыпив, Никонов стал окончательно бесполезен. Он трезвый-то толком ни про кого ничего не знал, все новости добирая в последнюю очередь (за что, между прочим, Вася тайком ему завидовал), вот и теперь самого главного, как не бился, он добиться от Женьки не смог. Из его невнятных объяснений выходило, что Катя уехала в Златоуст и туда к ней уже очень скоро завалился какой-то второстепенный чердачинский ухажёр , некто Асафьев, которого она не рассматривала даже запасным аэродромом – настолько он был мелок и случаен. Но вот поди ж ты, встал на колено, протянул коробочку с бриллиантом, околдовал и вернул обратно в Чердачинск. Правда, в «Полёт» Катя не вернулась, ибо беременна.

Но версия эта выглядела приблизительной (понятно, что Никонов знал всё с чужих слов и Катя, уверен, постаралась преподнести общественности свою ситуацию в самом лучшем виде), так как Женю сильнее интересовала не судьба Крученых, но что это с ним не так. Почему Корецкий орлом, а он даже не соколом, и бизнес всё какой-то мелкий, сплошное купи-продай, без малейшей перспективы.

– А ты в политику подайся. В депутаты. Видишь, Женька, свой уровень ты уже перерос, пора тебе на широкую магистраль выходить. Тем более что ещё со времён комсомольского секретарства внешность у тебя сложилась симпатичная, людям нравится. И на предвыборных плакатах смотреться будешь как влитой.

– Да я ж не публичный, говорю плохо. В комсомоле это канало, а теперь же – конкура и краснобаев популистских развелось. Заводятся с пол-оборота, особенно при свете камер. Жириновского ж не переплюнешь?

– Его все видели, и это мрак. Никто не предлагает тебе стать злым клоуном, найди себе политика с большой буквы и помогай ему. Разумеется, не безвозмездно. Вот, скажем, есть весьма перспективный политик Борис Немцов, губернатор Нижегородской области. Ельцин его очень любит – он у него доверенным лицом был и, поговаривают, Николаич думает о нём как о преемнике. Так вот, в прошлом году Немцова избрали в Совет Федераций, а предвыборную кампанию ему финансировал авторитетный, ну, ты понимаешь, бизнесмен Клементьев. Или вот как какой-нибудь Березовский, чтоб тебе было понятнее.

– У меня нет столько денег.

Каждый раз, дойдя до определённой кондиции (из «Лексуса» извлечена вторая бутылка, водитель отпущен), Женя начинал интеллигентно, но со слезой читать Цветаеву:

В первые годы Васю эта декламация умиляла, так как показывала, что в его товарищах, под спудом наносного и сиюминутного, тоже бьют чистые экзистенциальные токи. Потом эти чтения его раздражали: ничего, кроме этих выхваченных из телевизора строк Никонов не знал и тыкался в мир совершенно вслепую. А ещё пил. А ещё бросил сначала Хардину с младенцем, потом других, не менее достойных подруг и даже жён; теперь же, услышав проникновенные цветаевские строки, Вася не выдержал и рассмеялся. Впрочем, совершенно беззлобно. Просто так.

Внезапно Никонов тоже поменял тональность и задал, видимо, самый важный для себя, самый трезвый вопрос:

– Вася, кто такой жлоб? Я в самых разных словарях смотрел, но нигде это слово не объясняется – ситуация совсем как с жопой, когда жопа есть, а слова нет.

Вася не стал уточнять, от кого Никонову прилетела оценка, но, сгруппировавшись, сделал акцент на герменевтическом подходе.

– А это, Женька, непереносимый букет отрицательных качеств, каждое из которых легко в человеке терпится. Но только не тогда, когда они образуют икебану…

В колясочную он вернулся под утро, шумный, как паровоз.

– Понимаешь, Маруся, всё так радикально поменялось, и только Женька остался таким же, как и прежде. Мир изменился и продолжает метаморфозу. Всё вроде бы стоит на своих местах, но это лишь видимость стабильности. В этих домах живут совершенно другие люди, по этим улицам ходят пришельцы, в магазинах продают продукты и товары погонного производства, ничего подобного не могло быть ещё пару лет назад. И когда это вдруг осознаёшь, хочется спрятаться в твоих объятьях и больше никогда не выходить из нашей уютной колясочной. Совсем как твоим аутичным деткам – затвориться в скорлупе своего безлюдного мира.