Дмитрий Бавильский - Красная точка

Вот и Бендер, вестница новейшей научно-технической революции, со всей ответственностью подтвердила: русский шоу-биз в массовом порядке слез с наркоты («…героиновый шик 80-х и декаданс в стиле трио „Экспрессия“ – это теперь уже больше не модно…») и пересел к компьютерам и модемам, которые ищут, через внезапно открывшийся зев вселенной, другие модемы и соединяются с ними сквозь шорохи и писки космических спутников. Вася вспомнил изображение одного такого спутника на старинной почтовой марке – к металлическому шару там пришпорили антенны, торчащие в разные стороны, но главным был пейзаж карты звёздного неба с конопушками Млечного пути, у Пушкарёвой был такой в кляссере, хотя она совсем другими темами же вроде как интересовалась. Вася спросил у Лены, зачем ей марка со спутником, та толком и сама не знала.

– Обменный фонд.

Сели в стекляшке с грязными стёклами, взяли «Жигулёвского». Инна угощала, в честь встречи и отъезда, на который сильно надеялась. Жизнь, мол, совсем другая начнётся, не такая, как в Рашке, Бендер тряхнула своими алюминиевыми кудрями, точно собираясь в пляс.

– Эх, отвяжись, плохая жизнь, да привяжись хорошая!

После такого заявления, по законам жанра, требовалась цыганочка с выходом, а от Инны всего ожидать можно (тяжёлую школу шоу-бизнеса прожить – не поле перейти, как известно, Москва и не такое с людьми делала и не таких перемалывала), поэтому Вася переключил энергию Бендер в конструктивное русло поближе к своему интересу.

Москва Москвой и школа школой, но хмелела Бендер по-прежнему быстро, уже очень скоро теряя нить рассуждений. Её и трезвую-то слушать сложно, да только Васе спешить некуда и можно уже расслабиться, пустив вату пива по трубам, думая о своём.

Вася подлавливал себя на нарочитом скорбном бесчувствии – на Бендер он смотрел как на тень из прошлого, которое ещё неизвестно, было или нет, может, ничего и не было вовсе, просто кино посмотрел. «Родила меня мать счастливым» или «Бойся, враг, девятого сына»: никаких особенных перепадов или, тем более, трагедий – обычная («нормальная») жизнь, такая же, как у всех, – складчатая, исчезающая на глазах, мгновенно испаряющаяся, тут же становящаяся личной историей. Принимал к сведению её трескотню («за морем житьё не худо, но везде всё одно и то же, так что менять мыло на шило – какой смысл?»), чтобы лишний раз убедиться в том, что и так знал.

– Вот мы сейчас с тобой, Инка, простимся – и оно тут же станет фактом нашей биографии, было, да сплыло… Остались пересуды, а нас на свете нет…

Так вот, интернет. Если свести трескотню Инны к здравым тезисам, явно заимствованным у более организованного человека [52] Позже Бендер, со слезами на глазах, проговорилась, что путалась с Маркушей, эстрадным администратором средней руки «с криминальным прошлым»; организатором концертов, гастролей и (этим новым словом Инна особенно гордилась) корпоративов, предпочитавшим называть себя «продюсером», а до этого – «конферансье», так как, экономии ради, он мог эти самые, им самим организованные концерты, вести «с шутками да прибаутками», а ещё сочинил слова для двух песен Аллы Борисовны, так что не брезговал ничем, был на подхвате, соответственно, Бендер была на подхвате у него. Хотя с женой (дочка у него маленькая, божий одуванчик, главная отрада жизни) разводиться наотрез отказался, как Инна не стенала и как его не бросала по несколько раз в месяц. Маркуша хорошо понимал, что деваться девушке некуда, так что вернётся. (влияние его прослеживалось на протяжении всего разговора – видно, сильно он успел к Бендер приложиться), то, во-первых, в Сети есть всё, кроме тебя самого (эту фразу Инна повторяла неоднократно, поднимая вверх палец), а во-вторых, когда всего много, то на первое место становится фактор выбора или отбора.

Вася не сразу понял, попросил объяснить. Вот как всё, кроме меня? Ну, то есть всё, что ты хочешь или захочешь вдруг. То, что сможешь захотеть. Крохоборческая энциклопедия, включающая все сведения обо всех явлениях, событиях, понятиях и людях. Хочешь посмотреть, как ремонтировать стул, пожалуйста. Хочешь список всех родившихся в год столетья Ленина или список синонимов к прилагательному «оранжевый» – велком, а может быть, тебе нужны дискогруппы, штурмовавшие западные чарты в 1982-м, или же все песни Аллы Пугачёвой, написанные в соавторстве с Раймондом Паулсом?

– Ой, да ну их. Во-первых, всех этих «Маэстро», «Миллион алых роз» и «Старинные часы» я и без всякого интернета помню, хотя, сама понимаешь, люблю и слушаю я совершенно другую музыку, но есть такие песни, которыми мы дышали и питались вне зависимости от того, хотели или нет, а теперь состоим из них, как рыба из воды… А во-вторых, к чёрту, к чёрту старых кумиров да потрёпанных идолов.

– Ты прав, Вася, посмотрела я на Борисовну вблизи, мало не показалось.

Однако распространяться о великой певице Инна не стала, резко ушла в сторону свободы выбора, важность которого многие недооценивают. Если смотреть изнутри шоу-бизнеса, то всё, что делают народные артисты, – колотят бабки, и оно всё к этому сводится, поэтому непонятно, при чём тут мы, если деньги им идут, а не нам. Это они же нам должны ещё и приплачивать – за то, что тратим на них время своего драгоценного существования, интересуемся их «личкой» и сплетнями за «светскую жизнь».

Интернет учит, что предложение, многократно превышающее спрос, повышает важность выбора, когда можно выбрать то, что реально нужно, а не навязано с помощью скандалов и не продавлено изощрёнными рекламными технологиями.

– Вот из всех спектаклей, идущих в Москве, ты выбрал «Собачье сердце», потому что тебе интересно было сравнить вашу инсценировку со столичной, такова твоя реальная духовная потребность, Вася. А когда я первый раз попала в Москву, то мне по большому блату достали билеты в модный «Современник», на спектакль про покушение на Ленина. Других билетов не было, я пошла на то, что было. Там в финале хором пели «Интернационал», и пели плохо, а затем зал «в едином порыве» вставал… Сегодня я ни за что бы не пошла в «Современник», потому что это плохой, мёртвый театр…

Инна вновь повторяла чужие слова, ложившиеся на её мимику тенью незримого человека; пошёл дождь, превратив стекляшку в аквариум, мимо которого текли озабоченные, пучеглазые рыбы.

Затем рыбы за стеклом стали глубоководными: спустился вечер. Пока шёл ливень, в запотевшую стекляшку набилась масса колоритных бродяжек, за которыми Вася успевал подглядывать. Инна плавала в выпитом пиве «по-братски», вообще без стеснения. С какого-то времени они стали вместе ходить в туалет, синхронно выходить для перекура, вместе отбиваться от попрошаек («Вам свиных шкурок для собачки не нужно?»). Дождь закончился, толпа рассосалась, Вася и Инна остались за угловым столиком в одиночестве и уже курили здесь, никуда не отлучаясь (помятый хозяин за барной стойкой сам смолил не переставая, из-за чего в аквариуме установился тяжёлый, шинельного цвета банно-сигаретный смог). То пьянея, то трезвея, как на американских горках.