Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

И, не теряя времени и не тратя лишних слов, он осторожно опустил плотный конверт в ее сумку.

Это был независимый фильм, снимавшийся студентами американского факультета философии, которым не хватало опыта киносъемок, а потому они пригласили, так сказать, за компанию студентов факультета изящных искусств своего университета, организовав совместную группу немалого, скажем прямо, размера, способную снимать биографические картины о людях науки, включив в этот список исчерпывающий и всеобъемлющий тур по Израилю. До сих пор и съемки, и озвучание проходили вполне удовлетворительно, но здесь, в доме, где протекали детские годы героя, в окончательной конфронтации с его родителями, появилось ощущение того, что проект забуксовал. Требовалось терпение для того, чтобы разобраться и понять, почему интеллигентные и культурные эти люди единственного и обожаемого сына упекли в палату сумасшедшего дома на столь продолжительный срок и почему по прошествии множества лет и после того, как сын этот превратился в прославленного психиатра, сын не только не выместил на них все свои обвинения и обиды, а, наоборот, всячески одобрял и благодарил их.

В этом и была трудность, которая не нуждалась в объяснении и понимании ни в отцовских слезах, ни в материнской ярости, более того, даже в объяснениях сына, прибывшего из-за границы, нужен был просто перерыв, чтобы изменить подход и, возможно, местонахождение и угол наклона кинокамеры, подбор другого освещения, и в особенности важно было уточнить вопросы и наладить взаимодействие. В этот момент и появилась, наконец, жена профессора. Она вошла в комнату, где шли съемки, привлекательная американка ростом выше, чем ее муж, в сопровождении их юного сына, так же возвышавшегося над отцом. С какой-то трогательной застенчивостью они подошли к израильским старикам, разговор с которыми был несколько затруднителен, но исполнен должным уважением и любовью. И вслед за американской невесткой, почти что с непоказной искренностью обнимавшей родителей мужа, внук тоже обнял их и даже расцеловал.

А вслед за этим студенты, обступившие престарелую пару, принялись пожимать им руки и поглаживать по плечам.

Следовало ли участникам массовки поступить так же? Какое-то время она стояла не двигаясь, прислушиваясь к тому, как очередная волна летаргии пробирает ее до самых костей. Глаза ее закрыты, а в памяти всплывает ощущение омывающего ее потока воды; но не только ее, обнаженное, прекрасное в своей совершенной наготе тело маленького мальчика, глядевшего на нее с удивлением, но без враждебности.

Женщина ее примерно возраста, полноватая, но очень хорошенькая, войдя, прошептала что-то профессору. Видно было, что он рад видеть ее, но объятий при этом не последовало. Затем женщина обратила внимание на массовку, в свою очередь разглядывавшую ее, и, подойдя к Нóге, склонилась над креслом, негромко представившись:

– Мы же незнакомы, верно? Я – та самая женщина, в которую вы должны перевоплотиться, правильно? Мое присутствие в этом проекте я считаю совершенно необходимым, но муж мой абсолютно против моего в нем появления, пусть даже это не более чем любительская работа студентов, которая будет продемонстрирована от силы в двух университетских кампусах. Выгляните в сад – и там, под деревом, вы увидите моего мужа, поджидающего меня издалека, словно желая убедиться, что меня не соблазняют.

– Чего же он боится?

– Того, что я снова превращусь в прекрасную молоденькую девушку, которая сорок лет тому назад была объектом безумной любви, сводившей с ума необыкновенно одаренного молодого человека; сумасшедшей любви, сумасшедшей страсти, оказавшейся столь непреодолимой, что под конец он просто отравил ее.

– Отравил? Как это?

– Буквально. Мы были нераздельны, неразлучны… вместе, рядом ночью и днем. А потом, из-за параноидального страха, что я вот-вот собираюсь оставить его, он принялся – на средневековый манер, добавлять мне в пищу отраву. Это был порошок, состав которого он изобрел сам. Вы можете представить себе нечто подобное? Это была медленно действующая, смертоносная смесь, и мне лишь случайно удалось избегнуть гибели, ибо рецепт этого варева был известен ему одному и диагностировать его так и не удалось. О, да… ревнивый мой любовник был опаснее кобры. Спасением я обязана его родителям, выглядящим сейчас столь измученными… они что-то заподозрили, а поняв, что происходит, не попытались скрыть подозрений. И потому им разрешили запереть его в сумасшедший дом, буквально вырвав из рук полиции. В больнице он оставался целый год, пока его состояние не пришло в приемлемую форму, а тем временем в игру вступила армия, и после получения им аттестата зрелости он, сдав экзамены, был принят в один из лучших университетов Соединенных Штатов… где он и сделал блестящую карьеру.

Вопрос, который задала Нóга, мог показаться странным:

– А это заведение… куда он был госпитализирован, находилось, случайно, не в Иерусалиме?

– Почему вы об этом спросили? Вы что, из тех мест?

– Как бы это сказать… теоретически.

– Тогда вы должны знать его.

Она и знала.

Оно находилось неподалеку, на улице Дизраэли, почти на углу. В самом конце улицы располагалась больница для детей и подростков с умственными отклонениями, и до тех пор, пока это было близко, его родители могли о нем заботиться и не спешить с его выпиской. Вот там он и познакомился со страданиями детей и подростков, и, скорее всего, именно в это время пришли ему в голову те оригинальные идеи, на которых он позднее и возвел все величественное здание своей карьеры.

– Но вы, полагаю, знакомы с его работами?

– Немного. В общих, скажем так, чертах. Все эти годы он не прерывал связи со мной, присылая книги и публикации. Но было бы, пожалуй, преувеличением сказать, что я их понимала.

– У вас есть дети?

– Четверо. И, приобретя их, я потеряла свою красот у.

– Вот это и в самом деле преувеличение, – искренне сказала Нóга. – Даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, сколь прекрасны вы были и почему Гранот так боялся, что вы бросите его. Скажу честно, мне не по силам будет воспроизвести в фильме даже малую часть этой красоты.

– А теперь я вам скажу – не прибедняйтесь. И вот еще что я хотела бы знать – вы снимаетесь в массовке потому, что это ваша профессия или это просто хобби?

– Ни то ни другое. В массовке я оказалась случайно. А по профессии я арфистка, но постоянная моя работа не в Израиле, а в Европе, откуда я ненадолго прилетела сюда, чтобы помочь матери решить, где ей будет лучше окончательно обосноваться в старости – в Иерусалиме или Тель-Авиве.

– И что она решила?

– Пока что ничего.

– Куда же вы дели на это время своих детей?