Омар Суфи - Последний аккорд

Я забыл сказать о своих чувствах — вам наверно, будет интересно узнать, как я себя чувствовал в этом бурном водовороте событий и смене владельцев. Поначалу, я вам скажу, боялся, что стану жертвой какой-нибудь бойни на улице, но революция в Баку в целом прошла без жертв и без особой бойни. Это в Гяндже сторонники независимости сопротивлялись, а здесь все было достаточно спокойно.

Ну а потом я понял, что без дела не останусь. Чуток, небольшой мандраж я стал ощущать в клубе, когда услышал все эти большевистские разговоры Шаврова про необходимость уничтожения буржуазной культуры и замене ее абсолютно новой. Я на минуту подумал, что меня, как продукт буржуазный культуры, могут пустить на дрова. Но все скоро стало на свои места. На мне опять играли, и мне даже было интересно видеть всех этих рабочих Бакинского пароходства, которые приходили в клуб. Кто мог подумать о таком раньше — слушать пианино было уделом обеспеченных людей.

Интересно же сложилась у меня судьба. Никогда не думал, что мне придется сменить столько хозяев, звучать в доме аристократов, беков, а потом служить в ресторане, а теперь в доме культуры для рабочих… Поистине пути твои, Господи, неисповедимы!

Глава восьмая

Братец Яшка

Когда в Баку, как и везде в Союзе, сгущались тучи над последними остатками свободы, меня из клуба перевезли в коммунальную квартиру на улице Лермонтова. Вначале меня разместили в коридоре, а через пару дней занесли в комнату, где жила еврейская семья. Не знаю, как уж так произошло, что меня вынесли из клуба и отдали в частные руки. Кажется, клуб преобразовывали во что-то другое, и инвентарь раздали различным коммунистическим активистам.

Таким и был Яков Давидович Кугель, занимавший один из чинов в партийной иерархии и отвечающий за вопросы культурно-просветительского воспитания среди молодежи. Отец Якова переехал в Баку еще в начале века из Украины. Работал инженером на электрических подстанциях, которых стали тогда повсеместно возводить. Он и его жена умерли в двадцатые годы.

Яков был женат, имел дочку Иву и сына по имени Ян, которого все, впрочем, звали Яшка. Помимо непосредственно семьи с ними жила сестра Якова — Эсфира, убежденная коммунистка, благодаря которой Яков смог продвинуться по карьерной лестнице. До партийной работы Яков был преподавателем в школе — в младших классах. Дело свое он любил, но, конечно, там платили меньше, чем на партийной работе. Да и привилегий никаких не было.

Эсфира примкнула к революционному движению в юности. Ей было семнадцать, когда их отец переехал в Баку. Как я рассказывал ранее, индустриальный Баку кишел революционерами, и Эсфира, неукротимая и активная по природе, примкнула к социал-демократам, а в годы первой мировой войны стала большевичкой. Она свято верила в интернационал и мировую революцию. Когда в Баку к власти пришли Советы в 1917 году, она стала одним из активных ее деятелей, но уже через пару месяцев разочаровалась тем, что в ней стали доминировать националисты-дашнаки, и уехала в Санкт-Петербург. Она мечтала о мировой революции там, была на передовых, взбиралась по партийной лестнице и так до 1928 года. Потом она разочаровалась — мировой революции не произошло, а та революция в России превратилась по ее словам в «бюрократическое чудовище». Она поругалась с одним из коммунистических боссов, и ее направили на партийную работу обратно в Баку. Она примирилась — тем более что она любила город, где выросла. В Баку она работала в городском партийном комитете и занималась вопросами образования. Теперь она преследовала идею воспитания молодежи в коммунистическом духе. Особенно она стремилась поднять уровень образования среди женщин. Раз уж не получилось мировой революции, она решила свою энергию бросить на, по ее мнению, глобальное дело по освобождению женщины Востока. Эсфира в совершенстве выучила местный тюркский язык (то есть азербайджанский, как его назовут позже) и каждый месяц проводила несколько дней в селах вокруг Баку, где вела так сказать необходимую агитационную работу — пыталась внедрить коммунистические идеи, поднять образовательный уровень женщин и т. д.

Замуж со своим характером ее выйти было трудно, да и идейное дело считало выше семейного. Жила она с семьей Якова, а вернее Якову пришлось жить с ней. Ей (как партийной активистке) вместе с семьей Якова дали хорошую коммунальную квартиру (а других тогда почти не было) в центре города с тремя комнатами. В одной жила Эсфира, в другой — семья Якова, а третья служила гостиной.

Яков, в отличии от сестры, был человек степенный. Поэтому он, наверно, находился под каблуком своей жены Инны, которая мечтала переехать в Москву и для этой цели решила использовать своего сына Яшку. Дело в том, что брат Инны был музыкантом — скрипачом и переехал в Москву играть в одном из столичных оркестров. Для Инны музыка, к моему большому удовольствию, стала идея-фикс и через музыку она планировала сделать Яшку хорошим музыкантом и пробить его в один из столичных оркестров.

Следует добавить, и наверно, вы сам догадались об этом, что Эсфира и Инна ненавидели друг друга.

Через пару дней после моего переезда в их квартиру для Яшки нашли учителя музыки… кого угадайте, сына Либермана. У меня все клавиши задрожали, когда я узнал об этом. Он пришел и представился — я сразу узнал, что это сын Либермана — достаточно было взглянуть на него.

Яшке было девять лет, когда с ним начали заниматься музыкой. Он не высказывал особого желания учиться музыки. Через год Либерман-младший сказал, что у Яшки нет музыкального слуха и из него вряд ли получиться музыкант. Это приговор чуть не вызвал инфаркт у Инны — она прогнала Либермана и наняла другого учителя. Второму учителю было наказано не изучать возможности Яшки, а учить его, несмотря ни на какие трудности. Эсфира возмущалась, но вмешиваться в дела Инны особенно не могла. Яшка нудно перебирал «до-ре-ми» и старался улучить минуту, чтобы выбежать на улицу играться.

Инна стала запирать его дома днем, иногда и избивала, требуя, чтобы он часами разучивал аккорды. Яшка плакал навзрыд, но ничего не мог поделать. Иногда он убегал к Эсфире, ища у нее защиту, но, увы, она часто была в отлучке. Яков же ничем не мог перечить Инне и даже иногда добавлял подзатыльники Яшке. И последний уныло набирал «Братец Янка, братец Янка, спишь ли ты?.. Колокол ударил, колокол ударил… Бим-бом-бом…». И Эсфира назвала Яшку «братец Яшка».

Баталии между Инной и Эсфирой разворачивались не только по поводу Яшки. Эсфира, как истинная коммунистка, была убежденным атеистом. Для нее еврейство означало принадлежность к классу угнетенных, предназначенье которых бороться за лучшее будущее человечество. Она гордилась еврейским происхождением многих революционеров. Для Инны, которая верила в бога, еврейство было… ну сами понимаете, драгоценная исключительность.