Омар Суфи - Последний аккорд

Мне по началу, когда только перевезли в квартиру Яшки, было все это в диковинку. Да уж, я-то жил до революции в хоромах, а опосля ресторана я попал в клуб. Так что, как живет по-настоящему советский народ, я до этого не знал. Да и не мог представить, что можно жить несколькими семьями в квартирах, которые по идеи были построены до революции для одной семьи.

Мой новый хозяин — Адил Балаханов, преподавал в консерватории, а сам в свое время играл на народных инструментах. Его любимым инструментом был «тар», но в конце тридцатых годов он был запрещен и Адил-муаллим учил студентов нотной грамоте. Мне трудно вам сказать, зачем такой народный инструмент как «тар» попал в немилость советским властям. Но из-за него головой поплатился поэт Микаил Мушвиг, который написал известное стихотворение «Oxu tar, kim səni unudar…», то бишь «пой тар, никто тебя не забудет…» Адиль имел, кстати, тар, но он его прятал в большом сундуке среди всякого хлама и изредка доставал его и очень тихо наигрывал народные мелодии.

У Адиля было двое сыновей. Его жена тоже была преподавательницей — обучала математику в средней школе. Она была одной из первых женщин-мусульманок, которая стала учительницей математики в Баку в тридцатые годы. Эта была чрезвычайно интеллигентная семья, а значит, по определению была обречена сгинуть в кровавом молоте сталинских репрессий.

Я достался Адилю по той причине, что перевозить пианино в Москву для Яшкина семьи было накладно, и они продали меня (задешево, кстати). Но жаловаться не приходиться. Хоть и оценили меня дешево (но с другой стороны, что спрашивать с советских людей, получающих скромное жалованье), но зато я достался музыканту. Адиль иногда принимал дома студентов, и они разучивали различные народные мелодии — так я приобщился к азербайджанской музыке в «пианинном» варианте — звучало вполне экзотически и интересно, правда, немного печально. Как я уже отмечал, в доме у Ашур-бека мне приходилось в живьем слушать мугам и ашугов, но у Адиля все это было поставлено на академическую ногу.

Жизнью то я, в целом, был доволен — после нудных разучиваний Яшки я наконец-то попал в руки профессионала, хотя и тяготевшего к народным инструментам. Я все же для него был сподручный инструмент.

Приблизительно через год после приобретения нового хозяина, в июне 1941 года грянула война между Советским Союзом и Германией. Вам должно было быть ясно, какие чувства я должен был испытывать…

Увлекшись рассказом про семью Яшки и про моих соседей по коммуналке, я не упомянул бурных политических событий тридцатых годов. Еще в семье Яшки до меня дошли тревожные новости о приходе Гитлера к власти в Германии. Понятия я не имел кто это такой — политикой я интересовался постольку поскольку. К тому же после прихода Советов я совершенно потерял связь с родиной. Никаких предметов оттуда советским людям не поступало — так, что я не знал о том, что твориться в новой Германии. Про Гитлера я знал только то, что ему нравиться музыка Вагнера — мне она тоже нравиться. Бедный Вагнер — после Гитлера все только и поминают, что этого композитора любил слушать Гитлер. Ну и что? В чем вина Вагнера?

Но беспокоило меня другое — помню, как Яков и Эсфира говорили о том, что Гитлер начал гонения на евреев в Германии. Как то до этого все жили по-другому и воевали по-другому — уж если короли дрались, то за землю, а не за истребление одного народа другим. Как ни парадоксально, про истребление целых племен писалось еще в Библии — еврейский боженька милостив не был, впрочем, он такой же бог и для христиан и мусульман, как я уже один раз отметил. В любом случае, то, что сотворил Гитлер — это чудовищно.

Вообще тридцатые годы потрясли человечество основательно. Это было время сталинских репрессий, гитлеровских чисток, Великой депрессии, кейнсианства и экзистенциализма. Этому предшествовали с точки зрения искусства революционные двадцатые — тогда казалось, что наступает новый мир — революция в России, сюрреализм, модернизм, вера в прогресс и прочее.

Моя жизнь в тридцатые годы была зажата в стенах советской коммуналки, где я подвергался нудным упражнениям Яшки и ощущал боль Эсфиры. Но то, что мир шел к коллапсу, я как-то не ощущал.

Все изменилось в июне 1941 года — немцы напали на Советский Союз. Мне совсем стало неуютно в Советском Союзе. Помню как-то сосед Халил, играя нарды с Адилем, отметил: «Это пианино немцами сделано. Делать они вещи могут как надо, но они все равно сволочи…» Чувства, впрочем, его были понятны — двух его сыновей заберут в армию и один из них погибнет на фронте.

С началом войны и без того скромная жизнь советских трудящихся стало еще более суровой. Люди выживали на скудный паек и питались по карточкам, только мечтая о том, как вдоволь наестся белого хлеба. Анна все больше препиралась на кухне, но в целом, люди сплотились и помогали друг другу. Соседи по коммуналке иногда даже стряпали еду вместе на праздники — Советы аккуратно отмечали 1 мая — день трудящихся и 7 ноября — день революции. Все с нетерпением слушали новости с фронта, переговаривались и ложились с надеждой победы.

Однако пусть вам не покажется, что коммуналки были идиллией. Совместное общежитие, когда все знали про все, что происходит у тебя в доме, не могло быть хорошей затеей.

Но власть Советов вообще трудно воспринимать однозначно. Тем более с точки зрения искусства. Да, была цензура, но и было поклонение классической музыки, а не всякой там «попсе», которая заполонит человечество в конце двадцатого века.

В комнате у Адиля я часто вел беседы со столовым буфетом еще дореволюционной мануфактуры. Адиля дед был врачом в Биби-Эйбате — промышленном районе Баку, который позже переименовали в «Баилов». Так вот, буфет часто вспоминал, что к Адиля деду приходили бедные рабочие на лечение, платили из своей скромной зарплаты и никаких там социальных гарантий. А теперь посмотри — медицина бесплатна для всех, да еще к тому же люди едут в дома отдыха и санатории.

Не знаю, не знаю… Могу только сказать, что мое пребывание у Адиля закончилось трагически. Как я говорил, Адиль иногда наигрывал дома на таре. А его сосед Вагиф Мансуров взял да и стуканул на него. Времена были тяжелые… Людей забирали пачками. Каждый офицер НКВД соревновался в том, сколько врагов народа он раскроет. Стукачи же соревновались в том, сколько людей они сдадут. Вот так и пришли и забрали Адиля в один из вечеров 1947 года. Через месяц забрали его жену, а детей отдали в дом для сирот — родственники побоялись взять детей врага народа. Слышал, что Адиля обвинили в национализме и пан-тюркизме и выслали в лагеря в Сибирь. Жена тоже куда-то сгинула. Имущество конфисковали — часть распределили по спискам среди государственных служащих, а часть распродали через комиссионный магазин, в том числе и меня.